Читаем Дождливое лето полностью

— Пусть тогда подпишут акт — нам для спокойствия, им для большей ответственности.

— Акт — это ты сам придумал?

— Кой черт сам! Положено. С них взятки гладки, а с нас шкуру снимут, если случится что, а акта о передаче под охрану не будет.

— А они отказываются?

— Да все смешочками — тянут, увиливают. Я же говорю: территория и так, мол, охраняется… Нас толкают, по сути, на то, чтобы мы молчали, если даже тут и поработают грабители.

— Делают соучастниками грабителей?

— Не совсем так, но и так. Потому что все неприятности — на нас: не обеспечили охрану. А если не обеспечили, то можно ли доверить вести раскопки дальше?

— Сказка про белого бычка… Черт бы его забрал, это золото!

— Это вы зря, — сказала помалкивавшая до поры Ника. — Смотрите, какое оно. Как солнышко. А солнышко разве виновато, если мы обгораем на пляже?

— И эти твои друзья… Как сразу возгорелись: много ли наковыряли кругляшей?

— К этому я привык, — усмехнулся Олег.

— Они же не поверили твоим рассуждениям о золоте. Мели, мол, Емеля. А сам небось тоже о золотишке мечтаешь. А?

— Это ты верно. Золото как-то сразу вносит неловкость, вызывает ажиотаж. И пишущая публика на это больше всего клюет. Найди мы здесь золотую пектораль килограмма на три весом — восторгов не обобраться. Но мы-то нашли не меньше. По значению, я имею в виду.

— Статуэтки?

— Это само собой. Это у нас в кармане. Тут кое-что еще вырисовывается…

— Базилика?

Базилику Пастухов видел, и она, признаться, не произвела на него впечатления: груда камней, бесформенный развал. Сам не обратил бы внимания, прошел бы мимо, да и строители, которые, роя траншею для газопровода, зацепили край этого развала ковшом экскаватора, тоже не увидели ничего, кроме груды камней. Но приметливые археологи заметили полукруглый алтарный выступ на восточном торце, расчистили каменные плиты пола и вынесли заключение: рядом, буквально рядом с античным варварским святилищем уже в те времена, когда от этого святилища и следа не осталось, вырос небольшой, даже крохотный, средневековый христианский храм. Но при всей своей малости кому-то и зачем-то он все-таки понадобился, и именно здесь. Это наводило на размышления: значит, было что-то притягательное в этом ныне пустынном и заброшенном месте, что-то влекло сюда людей…

— Базилика не очень пока занимает, — сказал, однако, Олег. — Как будет дальше — не знаю, а пока: таких базилик на побережье — иногда в самых неожиданных местах — немало. А вот  д о р о г а…

Олег так выделил это «дорога», что следовало бы спросить, о чем он, но Пастухов промолчал, только посмотрел удивленно: ни о какой дороге до сих пор речи не было. Подумал при этом: все влюбленные — фанатики и все на один манер; они ищут (и находят!) новые и новые прелести у своего  п р е д м е т а, даже родинка на носу любимой женщины кажется им очаровательной. Вот и этот, влюбленный то ли в яйлу, то ли в свое святилище, то ли в археологию вообще, то ли просто в собственную жену, которая принесла ему такое экзотическое приданое, отыскал (углядел?) в том, что было, что-то еще…

— Мне не дает покоя дорога. И даже не та, что ты думаешь…

С чего он взял, будто Пастухов думает о какой-то дороге?.. Какая, однако, прелесть: ему кажется, что все думают о том же, что и он. И это при том, что наивным или — упаси бог! — глупым парня не назовешь. Зойке определенно повезло с мужем…

— Дорога, которая ведет с Южного берега сюда, в горы, и дальше через леса в крымскую степь, дело понятное: здесь перевал. Но на яйле местами прослеживается еще одна дорога. Не просто старинная, а  д р е в н я я. Кое-где со следами подсыпки и затесов. Возникает то тут, то там, будто пунктиром. Идет вдоль яйлы параллельно морю. Я называю ее рокадной.

— И что же она? — подал все-таки голос Пастухов.

— Не римская ли это via militaris — военная дорога? Не связывала ли она Херсонес с Пантикапеем? Вспомни того же Тацита: часть войск возвращалась морем. Тогда выходит, что большая часть возвращалась посуху. Но каким путем? Опять же Аквила располагал всего несколькими когортами. Не рискованно ли с таким отрядом идти через северные предгорья и степи, где господствовали скифы и сарматы? Не было ли более безопасной и короткой (а римляне обожали кратчайшие пути) дороги? Если была (а я верю), то она проходила здесь.

— Какая же тут безопасность — а тавры?

— Для регулярного, хорошо вооруженного отряда на открытом плато тавры большой опасности не представляли. Да их и немного, я думаю, было, тавров… Знаешь, не будем больше об этом пока говорить. Я просто не удержался, когда ты о золоте заговорил. Что золото! То есть я, как ты понимаешь, золотым находкам рад, но еще бы какой-нибудь фрагмент надписи, следы римского лагеря или дорога…

— Желаниям предела нет? — усмехнулся Пастухов.

— Пока силы есть, будем искать. А вообще все это — предположения, надежды. Кстати, думаю, что римляне не первыми воспользовались этим путем, римляне, скорее всего, его только улучшили, подправили.

— Идея-то хоть твоя?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза