Читаем Дождливое лето полностью

Ни той тени, ни этого следа я сам не видел, только читал о них, но они стоят в памяти рядом, и всякий раз, когда случается об этом думать, делается как-то не по себе.

И снова кости, камни, земля, перепревшая в прах зола… А это что — маленькое, круглое? Осторожно потер пальцами. Стеклянная бусинка. Вот и дырочка для нитки. Ты-то, бусинка, как здесь оказалась?

А следом — глиняный черепок. Неинтересная находка — черепки часто встречаются в раскопках, но и его отложим, завернем в бумажку…

Впрочем, там же, на Тарханкуте, такой вот черепок стал неожиданным аргументом в ученом споре. Присмотрелись к нему и увидели виноградные зернышки. Так просто представить себе, как веселый гончар формовал на круге миску, ел виноград и поплевывал. Несколько косточек попали в глину, а спустя века и века обломок миски оказался в руках археологов. Надо же чтобы случилось это в разгар споров о том, может ли расти виноград на Тарханкуте. Всемогущие боги! Да он же возделывался здесь еще две тысячи лет назад…

А это что за слипшийся комочек? Я отложил нож, которым рыхлил землю, и взял кисточку. Очистив комок от пыли, разглядел кольца железной кольчуги.

Как только пошли находки (кости не в счет), работать сразу стало веселее. Снова появился приугасший было азарт. Уж не наткнулся ли ты, Пастухов, на  я м к у? Еще раньше было замечено, что находки на святилище чаще всего встречаются в будто специально выдолбленных (или выбранных для принесения жертвы?) углублениях, которые тут же нарекли ямками. Не попалась ли тебе ямка?

Зою — я это знал — раздражал старательский зуд, который возникает на раскопках. Понять ее можно, и я понимал: нельзя превращаться в охотников, в торопливых добытчиков — это опасно. Нельзя превращать раскоп в подобие кекса, из которого капризное дитя выковыривает изюминки. Нужна цельная картина, необходимо понять движение жизни. Но картина-то складывается из отдельных находок, как мозаика из камешков, и каждый хочет найти.

Тут еще вот что: э т у  картину не сочинишь, не придумаешь — в лучшем случае ее можно восстановить, реконструировать. А для этого опять-таки надо искать…

Я не заметил, как подошла Зоя. Увидел только, когда она присела рядом.

— Ямка?

На коленях у нее лежал планшет с зарисовкой раскопа.

— Почему бы не сделать фотоснимок? Гораздо проще.

— Рисунок выразительнее.

— Но и субъективнее.

— Пожалуй, — согласилась она. — Но когда рисуешь, одновременно и думаешь. Даже если самой кажется, что просто рисуешь, все равно идет какой-то отбор, какой-то процесс… Тебе смешно?

Я удивился:

— Почему ты решила? Нисколько. Послушай, — сказал я ей, — ты должна отрешиться от того, что я твой старший, умный и более опытный брат. Все это было в прошлом. Ты должна вести себя как ученая дама — уверенно и надменно. Ясно? Так что происходит, когда ты рисуешь?

По-моему, она обрадовалась этим словам.

— Понимаешь, нужно все осмыслить, нужна концепция. Конечно, можно ограничиться раскопками и находками — тоже немало. Для нас это даже главное. Мы копаем, находим, а дальше пусть думают другие. Знаешь, как у физиков — экспериментаторы и теоретики. Но я так не могу. Святилище нашли случайно, но то, что оно оказалось здесь, совсем не случайно. Дорога, о которой твердит Олег… Потом эта базилика… Наверняка где-нибудь рядом было укрепление… Получается узелок. И существовал он несколько веков. Вот я и ломаю голову, думаю. А когда не могут объяснить, тогда пытаются измерить…

— Не понял.

— Это я так. Просто вспомнила:

Когда не могут объяснить,Тогда пытаются измерить.Чтоб в натяжение поверить,Берут и рвут тугую нить…

У меня даже зубы заныли:

— Прошу тебя — не надо. К чему этот сантимент? «Берут и рвут тугую нить…» Какая-то цыганщина. А то и еще хуже…

И тут послышалось неожиданное:

— Позвольте с вами не согласиться. — Это был бородач Саша. — Я не слышал вашего разговора, но  э т о  меня заинтересовало: когда не могут объяснить, тогда пытаются измерить… Вы даже не представляете себе, как это верно. Ха! Когда не могут объяснить, тогда  п ы т а ю т с я  измерить… Пытаются! Абсолютно точно. А получается шаманство, игра в бисер, галиматья, словесная мастурбация, и доказать этими так называемыми измерениями можно что угодно…

Я попытался остановить его:

— По-моему, вы ошиблись…

— Я?! Вы просто не в курсе. Для этого надо повариться в нашем котле. Да вот нагляднейший пример. Представьте себе, берется шар, его разбивают, затем части перекладывают и получают  д в а  шара того же радиуса, что и первый. Почти как в евангелии — из одного хлеба тысяча хлебов… Возможно такое? Нет, конечно. И тем не менее доказано, что это возможно. Теорема Банаха-Тарского. Бред собачий. А вот другой пример…

— Вы меня не поняли, — сказал я. — Вы ошиблись в оценке стихов.

— Нет, вы меня не собьете. Мысль бывает либо истинной, либо ложной — третьего не дано. А здесь — верная мысль.

— Чем же она верна?

— По-моему, я это достаточно ясно показал. Напомните мне стихи.

— Зоя… — попросил я.

Она, однако, усмехнулась:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Общежитие
Общежитие

"Хроника времён неразумного социализма" – так автор обозначил жанр двух книг "Муравейник Russia". В книгах рассказывается о жизни провинциальной России. Даже московские главы прежде всего о лимитчиках, так и не прижившихся в Москве. Общежитие, барак, движущийся железнодорожный вагон, забегаловка – не только фон, место действия, но и смыслообразующие метафоры неразумно устроенной жизни. В книгах десятки, если не сотни персонажей, и каждый имеет свой характер, своё лицо. Две части хроник – "Общежитие" и "Парус" – два смысловых центра: обывательское болото и движение жизни вопреки всему.Содержит нецензурную брань.

Владимир Макарович Шапко , Владимир Петрович Фролов , Владимир Яковлевич Зазубрин

Драматургия / Малые литературные формы прозы: рассказы, эссе, новеллы, феерия / Советская классическая проза / Самиздат, сетевая литература / Роман
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза