Дождливое лето

— Нет, я не об этом, не о мужчинах и женщинах. Одни люди с математическим — назовем его так — складом ума, и другие, которым даже школьная тригонометрия дается с трудом. Я принадлежу к этим другим и не берусь с вами спорить. Скажу только, в чем уверен. «Самая чистая», самая заумная и противоречивая, не имеющая никакого приложения математика все-таки нужна. Как нужны непривычные для нас сегодня музыка и живопись, изощренная поэзия, трудная проза. Они — формы самовыражения человека. Лишь бы было что «самовыражать». А сердиться на то, что они существуют, не надо. Кстати, вы вспомнили «игру в бисер» просто так или в связи с книгой?

— Просто так. К слову пришлось.

— А книгу читали?

Он кивнул.

— Понравилась?

Пожал плечами, и я понял, что не читал или прочел плохо.

— Великая книга. А сюда вас что привело?

Но он уже выговорился и потерял ко мне интерес. Потому и ответил с прежней своей усмешкой:

— Приехал, чтобы без помех слушать магнитофон. Дома вечно кто-то ропщет, а здесь пока терпят.

Интересно, как бы он отнесся ко мне, зная, что это я сочинил так полюбившиеся ему стихи? А еще интересней, пожалуй, другое: как бы он отнесся к самим стихам, зная, что я их автор? Скорее всего, в таком качестве они бы ему не понравились или разонравились. Такое бывает. Сколько угодно.

Приехал, чтобы без помех слушать магнитофон… Мальчик шутит, хотя и в этом может быть доля правды. Зоя улыбнулась в ответ на эти слова. Ей-то известно больше. Впрочем — куда еще больше? Все ведь сказал. Метания и кризис, поиски смысла жизни. Мы странным образом не хотим их замечать у своих ближних, реальных людей, считая душевные терзания и напряженные раздумья монополией литературных и киногероев. Разве не так?

И происходит это, наверное, потому, что литература, искусство преподносят нам бульон крепче, чем сама жизнь, — подперченный, подсоленный, с уже снятой пеной. Жизнь беспорядочно разбавляется тысячей мелочей, а искусство их отбирает и заставляет работать в качестве деталей.

Что-то ненасытно наркоманское было в этом беспрерывном всасывании музыки Шенберга, Бриттена, Малера, Бартока вперемежку с битлами, популярными аранжировками Моруа и прочим. Парень напоминал аккумулятор, требующий постоянной подзарядки. Но откуда же тогда это странное отношение к «духовной пище», вроде отношения к женщине, без которой ты не можешь, но считаешь ее все-таки ниже себя?..

5

Когда я сказал, что поеду с Ванечкой в город, Зоя как-то странно посмотрела и улыбнулась. А может, мне показалось: с годами мы делаемся мнительными.

Ванечка, приглушив мотор, крикнул с дороги, нет ли у Зои Георгиевны каких-либо поручений в городе. Тут я вдруг и решился, удивившись, правда, что едет он в город: до этого ведь говорил, что в лесничество. Но это — его дело. Может, ему только и нужно было, что повидать Нику…

Зоя сказала, что поручений нет, а я спросил, не захватит ли он меня с собою. Навязываться не хотел, в конце концов можно за пару часов спуститься на шоссе пешком, а там езды до города попутным транспортом всего ничего. Это еще одна особенность места. В туман, в дождь, в метель (а неожиданные метели случаются на яйле и в мае и в сентябре) чувствуешь себя здесь чуть ли не на краю земли, а между тем бойкое южнобережное шоссе почти рядом, до троллейбусов, рейсовых автобусов и такси рукой подать.

Перспектива иметь попутчика не вызвала у Ванечки неудовольствия, и я, разогнавшись, прыгнул через траншею, на дне которой гигантским земляным червем лежала и маслянисто поблескивала труба. Дорога шла параллельно траншее — сначала пробивали дорогу, по ней двигалась землеройная техника и подвозили трубы.

Итак, я оседлал мотоцикл за широкой спиной Ванечки. Он посоветовал перебраться в коляску, где, мол, удобнее, но я решил, что здесь, сверху, будет виднее. Минут десять тряски, а потом свернули на асфальт. Трасса газопровода (уже засыпанного) вместе со своим близнецом — грунтовой дорогой — была безжалостна, как сабельный удар, и напоминала рубец от раны; преодолевая горы, она решительно устремлялась на север, а мы, вильнув в сторону, покатили по ленте ухоженного асфальта. Направо этот асфальт нырял вниз, под сень вековых дерев, к истокам рек с милыми названиями — Альма, Марта, Кача, Бельбек, но мы повернули налево, пересекая Гурзуфскую и Никитскую яйлы.