Дождливое лето (сборник)

— Был с ним и такой случай, — продолжал Алик. — Возвращается из рейса, видит: военный бронетранспортер у въезда в город стоит. «Что случилось, солдат?» — «А черт его знает. С мотором что-то». — «Помочь?» — «Давай, если можешь». Солдат-водитель молоденький, а дядя Федя всю войну на танках и самоходках прошел. «Ладно, — говорит. — Только ты меня потом на своем бронетранспортере в гараж подбрось. Так, чтоб я сверху за пулеметом стоял. Хочу молодость вспомнить». «Давай, — соглашается солдат. — Лишь бы выручил». А чего ему не соглашаться — пулемет-то все равно не заряжен. И вот минут через сорок во двор гаража вваливается здоровенный бронетранспортер, а сверху на нем дядя Федя. Все, конечно, высыпали, окружили, загалдели. А Федя вдруг крутанул пулемет, щелкнул затвором и мрачно говорит: «Теперь я с вами потолкую…» Народ замер. «Всех стрелять не буду, — говорит, — все отойдите, а ты, механик, ни с места. Прощайся с жизнью». И опять клацнул затвором. Тут механик как рванется. Запетлял, как заяц, упал, опять вскочил… А дядя Федя хохочет: «Теперь вы видите, что это за человек? Может он в нашем передовом коллективе быть председателем профсоюза?..»

Мы тоже смеялись, а я подумал, что не худо бы познакомиться с этим дядей Федей. У нас с Аликом уже не раз так бывало: он меня знакомил с одними интересными людьми, я его — с другими.

— Погодите, — сказал Алик, — это еще не все. Знаете центральный бульвар в Феодосии? Тот, что от вокзала к порту?

Все это место, конечно, знали.

— Так вот, едем раз по бульвару. Вдруг останавливается. «Время есть?» «Есть», — говорю. «Тогда смотри». Я глянул по сторонам — ничего особенного. Каменная полированная глыба среди цветов торчит. «Постамент, — говорит дядя Федя. — Сначала тут стоял памятник Александру Второму Освободителю от граждан города Феодосии. У нас дома есть снимок. Дедушка привел сюда моего папу — еще мальчика — и сфотографировался. После революции царя скинули, поставили красноармейца. Мой папа привел меня — совсем пацана — и тоже сфотографировались. Потом красноармейца убрали, поставили Сталина. Помню, и я привел сюда сына — сфотографировались, дома карточка лежит. Потом Йоську скинули, и, слава богу, пока никого нет. А с другой стороны — внук подрастает. Неприлично перед пустым камнем фотографироваться, а нужно — семейная традиция. Может, меня пока поставить, а? — дядя Федя подмигнул. — Других кандидатур не вижу». Мы постояли еще немного и поехали дальше.

Алик замолчал, и мы молчали, будто ждали продолжения.

— Ну и что? — спросил наконец Костя.

— Ничего, — сказал Алик.

А я поинтересовался:

— Он что, тоскует, твой дядя Федя?

Алик рассмеялся:

— Из-за того что постамент пустой? Ни в коем разе…

История шофера Мити с первых слов поразила нас. Он начал так:

— Когда меня выпустили из сумасшедшего дома… — Потом спохватился: — Да вы не подумайте чего. Просто начальника табуреткой стукнул. А он не понял. Если б вышестоящий, еще туда-сюда, а подчиненный — значит, сбрендил. Другой бы под суд упек, а этот сунул в психбольницу…

— Подожди, — строго остановил Костя. В нашем Самом Главном тоже, видимо, проснулся начальник. — Стукнул за что?

— Зараза был, — просто ответил Митя. — А я этого не переношу. Чуть что — начинает права качать. «У вас, — говорит, — в голове полторы извилины». И, главное, все на «вы», на «вы»… Ну пока он с другими, я молчал, а когда меня тронул, не выдержал. «Хватит тебе, — говорю, — гвозди заколачивать. Надо мной ты погоду строить не будешь». Ну и слово за слово… Я ж контуженный на войне. Да я не об этом собирался. Вот вы все хахоньки: рационализатор, общественный автоинспектор, а машина поломалась и стоит. Какого-то афериста дядю Федю вспомнили. Я ж все понимаю. Так я, во-первых, никакой не автоинспектор. Еще чего не хватало! И машина тут ни при чем. Для меня дело, чтоб вы знали, всегда на первом месте…

— Ну! — не удержался, съязвил Костя. Его физиономия начала расплываться улыбкой, он бы еще что-нибудь сказал, но напоролся на Митин взгляд — терпеливый, спокойный и, пожалуй, сочувственный. Так смотрят на убогих. И наш Самый Главный стушевался.

— Вышел я, значит, из этого дома, — продолжал Митя, — вернулся в Керчь. Начальник как увидел — чуть в обморок не упал. Змея очковая. Головастик. Его коброй ребята из-за очков называли. И я ему с ходу рубаю: «Когда приступать?»

— А что за контора была? — спросил Костя, и это было как извинение за недавнюю бестактность.