Дождливое лето (сборник)

Мы расположились поудобней: почему бы и не послушать?

— …Живет мужик в Керчи — фамилию, правда, не помню, а врать не хочу. Совершенно потрясный мужик. О нем даже в газете писали. Сам не читал, а говорят, здорово написано. Про то, как этот мужик в десантах высаживался, как немцев бил. Герой! Он ротой морской пехоты командовал. Ну а что такое морская пехота, каждый знает. Ребята — оторви и выбрось. Сила. Так он даже среди них отличался. Когда высаживались в Эльтигене, ранили его. Не то мина рядом разорвалась, не то очередью срезали — врать не хочу, — только посекли его здорово, весь оказался в дырках. Так матросы его — на плащ-палатку и с собой в атаку потащили. А он лежит на плащ-палатке, кровища хлещет, а духом не падает — пистолетом размахивает и еще командует. «Полундра! — кричит. — Бей фрицев!» Сила. Ну и разное там другое про подвиги. Он еще немало чего натворил. А что вы думаете — мужик здоровый, отчаянный… И кончалась статейка призывом: где, мол, ты, позабытый герой? Откликнись, старик! Он взял и откликнулся. Про это тоже написали. А керчане — они молодцы в этом отношении — пригласили его к себе, с ходу дали приличную квартиру, устроили на работу. Там он теперь и живет.

Думая, что история закончена, Алик вежливо согласился:

— Любопытно.

Я до сих пор ничего не сказал об Алике, а ведь это он, по сути, был у нас самым главным. Костю только называли так — он все шумел по административно-хозяйственной части, а удача или неуспех дела, ради которого мы ехали, зависели от Алика. Это понимали все и потому даже перестали хохмить по поводу эспаньолки, которую Алик отрастил, как я думаю, не из простого пижонства, а для солидности. Бородка, обручальное кольцо, тихий и неторопливый говор, привлекавший, однако, внимание, — в этом была какая-то законченность.

Саня (тень Алика) тоже кивнул головой.

Но неожиданно возревновал Митя:

— Знаем мы эти газеты. Им абы гроши да харчи хороши — что хотишь напишут. Ты такое, чтоб никто не знал, расскажи. Вот, помню, лежал я в больнице, отощал совсем. «Сестра», — зову. А она: «Что такое?» «Закрой, — говорю, — сестрица, форточку, а то меня уже три раза сквозняком сдувало…»

— Тоже, пожалуй, можно записать, — улыбнулся Саня.

Записывать, ясное дело, должен был я.

— Темные люди, — отмахнулся Костя. — Я только половину рассказал. Слушайте дальше. То, что в газете написано, — цветики. Ягодки потом были. Ранили его когда? При высадке. А они в Эльтигене сорок дней держались. За это время серьезная рана не заживет. После аппендицита и то бюллетень на месяц дают, а аппендицит это же — тьфу! А десанту полная хана пришла, решили прорываться в Керчь. Что делать с ранеными? С собой не возьмешь. Бросили их. А немцы, когда взяли Эльтиген, были злые, как собаки. Выволокли наших раненых, покидали у дороги — видно, пострелять хотели. Как вдруг появился ихний генерал. Остановил машину, вылез на дорогу, глянул на раненых и говорит своим немцам: «Эх вы, — говорит, — лопухи. Только и умеете, что раненых добивать. Если бы вы были такими солдатами, как эти русские, то фюрер давно бы уже в Москве был и война закончилась». Потом еще матюкнулся пару раз, сел в машину и уехал. В общем, не стали раненых расстреливать…

Костя обвел нас взглядом — слушаем ли? Мы слушали.

— …И началась жизнь в плену. Дело известное: голод, чуть что — прикладом в зубы, а то и к стенке…

Он говорил как по писаному, и я подумал, что так вот бойко, будто по писаному, мы говорим обычно о вещах, которых на собственной шкуре испытать не пришлось. Знал бы наш Самый Главный, как это «чуть что — прикладом в зубы»!.. Я даже улыбнулся: «дело известное…» Откуда оно тебе известно?

— …Ясное дело, — с той же легкостью продолжал Костя, — этот морской пехотинец, когда стал немного на ноги, решил бежать…

«С какой простотой, — думал я, — мы сегодня говорим об этом!..» Я ведь тоже бежал, и должен сказать, что это было самое отчаянное решение в моей жизни. Не знаю, смог ли бы я теперь решиться на это. А Костя рассказывал: