Дождливое лето (сборник)

В этом случае у меня, правда, мелькнула неожиданная (наверное, для меня только неожиданная) мысль: бывает, что отношение к каким-то очевидностям, фактам мы переносим на человека, который высказывает их (в древности гонцам, принесшим дурные вести, рубили головы), но случается и наоборот — отношение к человеку предопределяет отношение к тому, что он говорит. Но что я сделал этому Ванечке?

Однако обо всем этом я подумал уже потом, а сперва попытался все же убедить. Посмотри, мол, вниз. Когда-то была прекрасная речная долина. Зеленела, благоухала, цвела, кормила. Сейчас вся застроена, да как плотно! Ни дворов, ни площадок. Ты говоришь, людям жить негде. Верно, все верно. Но  т а к  ли и  з д е с ь  ли надо было строить? Ведь этак мы все равно никогда не решим проблему жилья. Примеров тому предостаточно.

Впрочем, оставим, говорил я, города и жилье. Вот другой пример очевиднейшего просчета. Посмотри, что сделали с Мисхором…

Тут я сел на своего конька и не мог остановиться. Ничего удивительного: конек-то не простой.

Среди теткиных бумаг был дореволюционный еще справочник «Курортные местности России». Рассказ о Мисхоре пестрел аристократическими именами: здесь-де расположены имения великого князя такого-то, великой княгини такой-то, князя такого-то, графини такой-то и снова один, другой, третий члены царской семьи — «их императорские высочества», а в соседних «их сиятельства», «их высокопревосходительства» и т. д. К чему это я? В самом деле — к чему? Ванечка от перечня сиятельных имен уже морщится… Ах, Ванечка! Да не нужны они и мне, эти имена! Вспомнил о них по единственной причине: богатейшие люди империи, которые могли поселиться где угодно, выбрали именно это место. Случайно ли? Нет. Мисхор — одна из лучших курортных местностей мира. А теперь посмотри, во что мы его превратили. Все те же неряшливость и теснота. Непоправимо испорчен прекрасный уголок.

Мой захлебывающийся рассказ не произвел впечатления. Да был ли он вообще нужен? Риторический вопрос. Еще говоря, еще не остановившись, я понял, что все впустую. Слова мои отскакивали, как мяч от стенки. Или того хуже: Ванечка внутренним неприятием словно отбрасывал их. Как вратарь, с азартом сосредоточившись на этом и не думая ни о чем другом, отбрасывает посланные противником шайбы. Но я-то не противник и вовсе не стремлюсь кого-либо победить. Только убедить. Вызвать тревогу, беспокойство.

Так бывало уже не раз, но в этот раз сделалось особенно горько. Наверное, потому, что уж тут я рассчитывал на понимание простодушного (так мне казалось) и по самому роду своих занятий близкого к природе Ванечки. Не получилось.

В другом случае я пытался убедить своих коллег — здешних газетчиков. Представил на их суд опус. И вызвал настороженность. Но тогда все было понятно. Да, конечно, говорили коллеги, против фактов не попрешь, однако что из них следует? Это что же выходит — м ы  так похозяйничали? М ы  все это натворили?.. Под «мы» разумелись не они, братья-газетчики, а нечто более широкое — в с е  м ы. И это пугало. Мы! Нет, мы такого натворить не могли. Вот если бы какой-то отдельный Иванов или Петров… А еще лучше, если бы это было не у нас.

Но я-то не искал виноватых. Не о вине речь, а о беде.

Удивительное дело: во вселенских масштабах мы существование проблемы признаем, но не хотим видеть ее в своей губернии и тем более в своем уезде. А она — вот она, вот.

С тревогой размышляем о войне и мире. Не даем этой тревоге стать чем-то привычным. Не хотим мириться с неизбежностью катастрофы. Но если катастрофы не будет, то следующий самый главный вопрос, который стоит перед всем человечеством (и перед нами тоже), — к а к и м  будет этот мир? Каким — зеленым или серым? Цве́та травы или цвета пыли?

Не мне первому пришло сравнение планеты с головой. Поэт писал:

Земля!
Дай исцелую твою лысеющую голову…

И в самом деле: планета заметно плешивеет.

Отовсюду доносятся дурные вести. Сообщают о скорости, с какой наступают пустыни. Пишут, что некоторые государства потребляют кислорода больше, чем его воспроизводится на их территории. А недавно прочел о том же кислороде и вовсе неожиданное: утверждают, будто стоимость кислорода, производимого гектаром леса, в десятки раз превышает стоимость древесины с того же гектара или продуктов, которые можно получить из этой древесины.

Боюсь, правда, что это никого не убедит. Кислорода, скажут, в общем и целом пока хватает, а целлюлоза нужна позарез…

Меня, однако, интересует сейчас совсем другое: з а ч е м (не «почему», заметим, а «зачем») з е л е н е е т  т р а в а?

Уже слышал в ответ: «Мне бы твои заботы…» Не спешите! Меня ведь тоже интересовало сперва только «почему».

Почему вода мокрая, а трава зеленая? На этом «почему» построено все естествознание. Но разве менее важно — «зачем»?

Зачем выпадает снег, а потом тает?

Зачем каждые три четверти века прилетает на свидание с нами комета Галлея?