Драгоценность, которая была нашей

Сержант Льюис был страшно доволен коротким упоминанием о нем, сделанным Морсом в выступлении перед туристами, во всяком случае, он пересматривал (в сторону повышения) свои оценки риторического искусства шефа. Хорошо, он (Льюис) знал теперь всю картину, но интересно послушать детали в пересказе для несведущей аудитории. Он никогда не ходил в лучших учениках в школе, но часто думал, что никогда не был бы настолько хуже первых учеников, если бы учителя охотно повторяли объяснение, а еще лучше, повторяли и в третий раз. Стоило Льюису прочно схватить суть предложения, идеи, гипотезы, теории, и он без труда видел ее значение, вытекающие из нее выводы, — и не хуже всякого другого, даже Морса. Для него проблему составляли первые стадии изучения вопроса, в то время как Морс — тот доходит до нескольких ответов по разным пунктам еще до того, как дочитает до конца список вопросов. Вот что больше всего в этом человеке вызывало у Льюиса восхищение — способность сразу вырываться вперед, опережая всех с самого старта, хотя порой он и оказывается совсем не на той дорожке. Но не это главное. Главное, Морс, по всему видно, верит, что Льюис не только бежит вместе с ним и держится рядом, но что Льюис временами замечает кое-что, лежащее впереди, чего не уловил сам Морс, пока они полным ходом неслись к победному финишу. Смешно, конечно, но Льюис заметил, что начинает верить, будто такое ложное впечатление может продержаться долго.

«У него несколько педантичная дикция, — думала доктор Мол, — но ведь он говорит  предложениями, это необычно даже для проповедников, не говоря уж о полицейских. И — благодарение Господу! — он не стоит, засунув руки и карманы, и не позвякивает там монетами». Он напоминал ей учителя латыни, в которого она была по уши влюблена, интересно, смогла бы она так же увлечься этим человеком. Он выглядел несколько полноватым, но не толстым, и она подумала, что, вероятно, он слишком увлекается спиртным. Вид у него усталый, словно всю ночь он провел на ногах, занимаясь своими расследованиями. Пожалуй, он из тех мужчин, с которыми она с удовольствием завела бы роман, и ей подумалось, интересно, изменял  ли он когда-нибудь жене... И уж конечно никакая жена не выпустит мужа из дома в такой, с позволения сказать, не очень чистой рубашке. Доктор Мол чуть заметно улыбнулась собственным мыслям, ей хотелось быть уверенной, что она отлично выглядит. И она попыталась выбросить  из головы мысль, что, может быть, у него дырявые носки.

Пока лайнер медленно выруливал на взлетную полосу, лейтенант Эл Морроу изо всех сил пытался выжать из ремня безопасности один-другой лишний дюйм, чтобы иметь возможность пошевелить своим необъятным телом, намертво пришпиленным к узкому креслу. Он разомкнул наручники, которые скрепляли его со спутником. Морроу повидал достаточно  много преступников самого разного сорта, но этот вот данный проходимец вряд ли из тех, кто способен выкинуть неожиданный финт. О’кей. В уборную он, конечно, будет его сопровождать. Но что касается всего остального, то мужик никуда не денется, потому что зажат между фюзеляжем с одной стороны и человеком-горой, каким был Морроу, — с другой. Лейтенант открыл свое любимое чтиво «Высокое искусство ужения на мух» и, когда реактивная громада самолета взревела и, набирая скорость, помчалась по взлетной полосе, еще раз бросил быстрый взгляд на сидевшего рядом с ним человека: лицо неподвижное, но скованное, неспокойное; глаза смотрят вперед, но взгляд совершенно невидящий; лоб гладкий, без складок, но чувствуется напряжение, похоже, он весь в нерадостных воспоминаниях.

— Хочешь чего-нибудь почитать, приятель?

Стрэттон покачал головой.

Все, как и предполагал лейтенант.

...Просто удивительно, как все отлично сошлось в Оксфорде, — совсем как вырастал айсберг, когда к нему приближался «Титаник».

Во всем виновата, конечно, Лаура! Эта женщина никогда не могла говорить негромко, ее голос звучал как минимум вдвое громче, чем требуется при обычном разговоре, а заговорщицкий шепот — как нормальная речь. И особенно на любом виде  общественного транспорта у этой свихнувшейся, но милой, старой гусыни никак не получалось соразмерить усилия своих громогласных голосовых связок. Стрэттону очень хотелось, чтобы у нее где-нибудь имелся рычажок для регулирования громкости и он мог бы в любой момент уменьшить звук. Не раз он спрашивал свою свежеприобретенную жену, неужели она хочет, чтобы весь мир знал о ее делах! Ну, возможно, это небольшое преувеличение. Но ведь кто-то  подслушал их планы — или услышал достаточно, чтобы, сложив два и два, получить четыре. И нужно же такому случиться, чтобы этот «кто-то» так же — и даже больше, чем Лаура, чем он, Эдди! — захотел пропажи Волверкотского Языка.