Она долго стояла, глядя на темные, будто застывшие на морозе силуэты. Окна уже не светились, из труб не шел дым.
Джоан не стала стучаться в двери.
Она спускалась в долину по дороге, которая с каждой деревней становилась все шире, а деревья вокруг вновь стали шелестеть не опавшей листвой, влажная земля еще пахла умершим летом. И вот наконец ущелье расступилось, и между рыжими склонами открылась долина и город. Саузертон.
По мере того, как Джоан спускалась, солнце поднималось все выше, и длинные тени от гор поползли, отступая все ближе и ближе к подножию. Вспыхнули шпили, крыши домов окрасились радостным алым. Джоан стала встречать на дороге первых людей. Они шли по своим делам, лишь слегка косясь на странную девушку в мужской одежде, бредущую в сторону города. Но люди спешили по своим делам и ни о чем ее не спрашивали.
Джоан вошла в город после полудня, когда солнце стояло высоко, заглядывая в узкие улочки и согревая гладкие булыжники мостовой. Саузертон всегда выглядел немного сказочным — а при таком освещении поражал своей жизнерадостностью. Джоан медленно проходила мимо ярких вывесок, разряженных зазывал, гостеприимно открытых дверей и распахнутых настежь ставней. В городе на нее уже мало кто обращал внимания — она слишком мало походила на богатого покупателя, чтобы вызывать у кого-либо интерес.
Джоан стала подумывать о том, что хорошо было бы разжиться деньгами. Она уже несколько дней ничего не ела — и, хотя она, судя по всему, научилась обходиться и без еды, горячий обед все равно чудился Джоан всякий раз, когда она проходила мимо очередного трактира, обдававшего ее аппетитными запахами. Кроме того, она была совсем не против помыться и сменить одежду. Да и просто — отдохнуть. Джоан не знала, сколько еще ее способна продержаться.
Но денег не было, и она продолжала идти, обходя стороной зазывал.
Джоан хотела выйти на главную площадь. Она уже видела просвет впереди — узкая улочка, по которой она шла, выходила как раз к ратуше, — и тут дверь прямо перед ней распахнулась, и чья-то жилистая рука вышвырнула на улицу оборванца.
— Я ростовщик, а не сестра милосердия! Нечего мне предлагать свою рухлядь!
Парень, которого выгнали, буркнул в ответ невнятное ругательство и побежал прочь. Владелец руки выглянул на улицу, чтобы плюнуть тому вслед, после чего уставился на Джоан. Та задумчиво изучала надпись на вывеске.
— Что уставилась? — спросил ростовщик и презрительно смерил ее взглядом. — Тоже хочешь заложить какое-нибудь барахло?
Джоан внимательно посмотрела на него.
— Нет, — ответила она спокойно. — Только вот это.
И она достала весевший на груди бриллиантовый кулон.
***
Выйдя от ростовщика, Джоан тут же почувствовала, что полученные деньги нужно потратить и немедленно приобрела несколько комплектов удобной и красивой одежды, и пару совершенно прекрасных сапог, мягких и легких. За годы жизни в горах Джоан привыкла не особенно задумываться о том, что на ней надето — но от любви к хорошей обуви отучить себя так и не смогла. Интерес леди Теннеси к судьбе Джоан отчасти спасал ситуацию, и ноги принцессы никогда не получали повода забыть о своем высоком происхождении — и чересчур высоком подъеме, — но у сапожника не было возможности идеально подогнать обувь по ноге, и это чувствовалось, особенно при длительной ходьбе. Купленные же у саузертонского ремесленника сапоги были совершенно идеальны.
Она заселилась в небольшую, тихую гостиницу почти в самом центре города. Следующие пару дней Джоан наслаждалась простыми радостями жизни вроде вкусной еды или сна на чистой постели. Она почти забыла о погоне, о том, как бежала по горам от странных людей, почему-то желавших ее схватить. Здесь, в Саузертоне, в это сложно было поверить.
Забыть про Сагра, правда, не получалось.
Не вспоминать о Генри — тоже.
***
Джоан лежала на кровати и тяжело дышала. Закатное солнце подсвечивало карниз дома напротив, отчего комната тонула в тягучем оранжевом свете. Джоан смотрела в окно и очень старалась не думать о том, что ей только что приснилось.
Она никогда не рассказывала никому, что происходило в ее сне. Ни Сагру, ни Генри. Даже рассказывать об этом было настолько страшно, что она не смогла бы подобрать слов. Слишком живой была картинка. Слишком сильно было ощущение тошнотворного ужаса — и жуткого бессилия. Каждый раз нужно было что-то делать — а она просто стояла и смотрела. Как будто так и должно было быть.
Джоан тихо застонала, села, покачиваясь из стороны в сторону, чтобы успокоить себя. Идти. Срочно идти. Идти как можно быстрее.
Она вышла на темную, пустую улочку. Солнце село, большая часть лавок закрылась на ночь, и лишь из трактиров раздавались приглушенные голоса. Джоан свернула на первом перекрестке направо к рыночной площади. За несколько дней этот путь был уже выучен ею досконально, и она шла, не обращая ни на что особого внимания и тщетно пытаясь стряхнуть с себя остатки кошмара.