Дракон Воздуха

Все, даже Тан, посетили меня, выразили положенные соболезнования. Добрые же друзья мои каждую возможную свободную минуту проводили со мной. Иногда вместе, иногда по отдельности, нисколько не смущаясь и не смущая Хэ, они старались подбодрить и по возможности отвлечь меня. Постепенно дым курений развеялся, я больше ел, меньше сидел, погруженный в странные видения-размышления. Проходила горечь первых дней, я не сердился, никого не обвинял, я смирился.

Все интереснее становились рассказы друзей, все меньше я стыдился самого себя, когда вспоминал Синь, все больше думал о ней.

Через месяц – в этот день Госпожа Мать пересекла Звездную Реку – я вновь отправился в Храм[45]. Это был грустный день, наполненный тихой печалью и надеждой. Мои жертвоприношения и молитвы славили госпожу Ван Юнь, я желал ей отдохновения и покоя в цветущих небесных садах. Ушла госпожа Ван Юнь, не стало моей Госпожи Матери, но ничего не изменилось! – все так же наступал рассвет, зимние тяжелые облака затягивали небо, маленькие серенькие птички испуганно вспархивали с отдыхающего поля. Хэ, смахнув украдкой слезу, продолжала прислуживать мне, мои добрые друзья были поглощены повседневными школьными заботами. Исчез целый мир, прекрасный мир моей Госпожи Матери, а солнце по-прежнему сияло, и люди продолжали свои будничные дела!

Со страхом, с болью, со стыдом все чаще я ловил себя на том, что занятия, друзья все больше и больше вытесняют из моих мыслей, из моей жизни образ Госпожи Матери. И вправду, учиться становилось все интереснее и интереснее.

Прошло то время, когда я с трудом справлялся с бегом, прыжками, борьбой, когда часами, учась сдерживать раздражение и находить удовлетворение во всякой хорошо сделанной работе, выписывал бесконечные знаки, сидя с малышами у низкого столика. Теперь каждый из нашей группы мог выбрать, какое из занятий он хотел бы продолжить: я и непоседливый Хао выбрали счет, Шэнь и Се, у них это получалось очень красиво, продолжали занятия письмом, а И-цзю и Кан решили, что правила поведения – это то, что им больше всего нравится, хотя И-цзю всему на свете предпочел бы занятия музыкой, а Кан готов был с утра до ночи драться, кувыркаться, поднимать тяжести.

Кроме этого, мы обязательно продолжали заниматься физическими упражнениями – они становились все сложнее, требовали большей подготовки тела и духа, не разрешили нам оставить и занятия музыкой, и, как ни странно, каждый из нас научился находить что-то для себя важное и в этих не очень любимых поначалу занятиях.

Стрельба из лука при кажущейся простоте требовала постоянных настойчивых упражнений. Да, сейчас у каждого из нас было свое кольцо из слоновой кости, свои налокотники, но не это, наконец-то мы поняли, было главным – умение сосредоточиться, мгновенно принять нужное решение, как ни странно, это было не менее важно, чем физическая сила и умение удерживать тяжелый лук.

Но самое, самое главное – нас начали обучать искусству управления колесницей! Это было трудно, но необычайно интересно! Надо было много знать и уметь. Сколько раз понесшие кони сбрасывали кого-нибудь из нас в сырую грязь или дорожную пыль, сколько раз чудом спасались мы от копыт разгоряченных лошадей, сколько раз выползали, все в синяках, из-под перевернувшейся колесницы!

Управлять колесницей! Не зря это называлось искусством! И начиналось оно с умения ухаживать за лошадьми, кормить, чистить их, следить за копытами и зубами. Нас учили различать характер каждой лошади, понимать и жалеть ее, правильно подбирать их в пары, запрягать, проверять исправность сбруи и колесницы. А еще надо было научиться метко и быстро стрелять, стоя в подпрыгивающей вслед несущимся на всем скаку лошадях колеснице. Не было времени скучать и плакать, предаваться размышлениям и сожалениям.

Дни, недели, месяцы летели, сменяя друг друга чередой рассветов и закатов. Вдруг наступал праздник, и после торжеств в Храме мы с удивленными улыбками смотрели, разглядывали друг друга. Когда, как успели мы вырасти, повзрослеть? И снова в налаженную занятость каждой минуты дня врывался День посещений, и я с замиранием сердца искал среди приехавших семью Хао, а среди них – незабываемое лицо, тонкую фигурку.

Мне не надо было видеть ее, чтобы помнить. Ее лукавый взгляд мелькал где-то впереди среди спутанных ветвей лесной дороги, и я гнал, горячил коней в безумном стремлении догнать ее. Я просыпался, снедаемый жаром мучительных желаний, а ее белые обнаженные ноги, легкое покачивание стана сверкали передо мной в темноте душной комнаты. Но все равно, следя жадными глазами, как она спускается из колесницы, как, скромно потупив глаза, следует вместе со всеми к дому Хао, я, перебираясь от дерева к дереву, прячась за ними, с восхищением видел, что она еще прекраснее, еще недостижимее, чем я представлял себе.