Драконье царство

И у него совершенно не оставалось времени на то, чтобы заняться чем-то другим, мы перебрасывали его друг другу будто мяч — не война, так музыка, не политика, так архитектура. В то же время позаботившись немного и о том, чтобы он не чересчур походил на меня преждевременно. Похоже, как и у меня, у него было некоторое тяготение к черному цвету, возможно, вполне естественное подсознательное стремление спрятаться при столь повышенном внимании. Но не тотальное. При отсутствии стремления к красному, скорее всего сознательном, так как это уже слишком бы выделяло, намекая на агрессию и амбиции. Тут пока было достаточно одного Красного дракона и Линор немного поработала над его стилем, так что Мордред вполне искренне полюбил спокойный зеленый цвет. Как мы подшучивали, теперь нас мог бы перепутать только дальтоник — зато тот уж, со всей уверенностью и «положа руку на сердце»! Это действительно была своеобразная и намеренная шутка.

У Мордреда не хватало времени, чтобы перевести дух и оглядеться, и все-таки способность думать у него еще не атрофировалась, однажды он не выдержал и спросил:

— Ты и правда хочешь, чтобы я был твоей тенью? — В этом вопросе было что-то обреченно-унылое. Вряд ли это самая лучшая мысль на свете — быть чьей угодно тенью.

Я пристально посмотрел на него и, слегка подмигнув, усмехнулся:

— Однажды, Мордред, ты поймешь, что это я — только твоя тень.

Он ушел в полном потрясении, а я остался этим доволен. И одновременно — глубоко и неприятно раздосадован. Ведь и меня едва ли радовала мысль быть чьей-то тенью. Но признать это может только «не тень» — верно? Люблю парадоксы. Разве в них есть что-то «обреченно-унылое» и правильное? Тем и лучше, чем меньше «правильного» — неизбежно приводящего к неизменным «предсказанным» результатам…

Но может быть, это всего лишь самообман. И все куда проще, примитивней и предсказуемей. Стена не станет играть с тобой в прятки и философские смыслы, если ты вдруг внезапно и «непредсказуемо» решишь шагнуть вперед и удариться в нее головой, посчитав это интересным маневром. А в случаях с зеркалами никогда нет уверенности, есть ли еще впереди пространство, или это только иллюзия.

XVII. «Князь мира сего»

— Артур? Я могу говорить с тобой откровенно… милорд? — Бедвир неуверенно окликнул меня на галерее над садом, куда я выбрался ненадолго подумать в одиночестве — но не в замкнутом пространстве. Рядом крутился гуттаперчевый Кабал — живой, прыгучий, упругий теннисный мяч очень странной для мяча формы.

— Ну конечно, можешь, — милостиво, но довольно рассеянно разрешил я.

Я сел на нагретый солнцем парапет, спиной к саду, и взглядом предложил Бедвиру сделать то же самое, но он только застыл рядом, придерживаясь необходимой дистанции.

Я мог бы напомнить ему, что он саксонский принц, но не стал этого делать. Может быть, он это отлично помнил — в том смысле, что в дистанции была своя враждебность, в ответ на мою холодноватую рассеянность.

— Это касается Мордреда, — он посмотрел на меня вопросительно, будто спрашивая, может ли он продолжать.

— Да? — кивнул я.

— Мм… что он такое? — спросил Бедвир.

От самого его тона мои брови рефлекторно подскочили вверх.

— Может, правильнее было бы спросить «кто»? — заметил я еще холоднее.

Бедвир хмуро промолчал. Что ж, собственно, в этом и состоял вопрос — что или кто? И вопрос был неизбежный. Я ведь и сам задумывался о такой версии как «доппельгангеры». С нашими колдунами все возможно. Бедвир, между тем, выглядел очень мрачным и подавленным, почти тоскливо.

— Тебя что-то так сильно беспокоит? — смягчился я. — Все в порядке, Бедвир, ты можешь говорить и спрашивать о чем угодно, это не вызовет у меня гнева и едва ли расстроит. Может быть, напротив, давно пришла пора хоть что-то объяснить, но это бывает непросто, когда знаешь, что тебя могут не понять. Ты, по крайней мере, хочешь меня выслушать, не так ли? Уж одному-то другу я, надеюсь, сумею что-то объяснить по-человечески.

Бедвир едва заметно кивнул. В этом кивке было едва заметное облегчение.

— Прости, милорд, но я не знаю, не понимаю, что делают колдуны, что тебя окружают.

Я улыбнулся и понимающе кивнул в ответ.

— А, ты все же думаешь, что это какое-то колдовство. И что, может быть, я сам околдован, и что-то, что происходит, творится мне и всем во вред. Но ты, как и прочие, не уверен, ведь обычно Мерлин приносил благо, и я сам — одно из них. Верно?

Бедвир уныло кивнул, уже не намеком на кивок.

— Нет. Я не околдован. И скажу тебе, что Мордред, поразил меня просто тем, что он есть, тем, что он жив. Потому что… тебя интересует, кто он такой. Как немало кого интересовало, кто и ты сам. Я думаю, что он мой брат. Потому что я знаю, что он должен был быть. И он был когда-то потерян.

— Как и ты?

— Как и я.

— А ты…

— Да?

— Ты говорил о феях в полых холмах…

— Говорил.

— Я думал, ты шутил…

Шорох ветра, скользящего по камню и ветвям, усилился. В это мире столько всего настоящего, осязаемого, и в то же время — нет. Несмотря на весь это ворох очевидных ощущений.

— Отчасти.