Драконьи танцы на битом стекле (СИ)

— Ну, — протянул масочник многозначительно, в его глазах появилось лукавство, — Помнишь, как мы пришли в деревню, и я объявил, что хочу остаться?

— Нашел, о чем вспоминать, — отозвался Мур почти смущенно, на самом деле он тоже часто вспоминал именно этот момент.

Небо в тот день было таким же весенним и безмятежным, как сегодня утром. Они скитались вместе уже почти полгода, и все не могли определиться, как жить дальше. Расставаться уже не хотелось. Мур привык к красноволосому масочнику, так беспардонно ворвавшемуся в его жизнь и слишком резво определившему в ней место только для себя одного. Оборотень даже опомниться не успел. Но на самом деле Муравьед сопротивлялся довольно долго, полагая, что он прекрасно чувствует себя и в одиночестве и всякие там люди, пусть и трижды масочники, ему абсолютно ни к чему, но в какой-то момент все равно поймал себя на мысли, что привык. Привык к чужому теплу в своих согретых солнцем колосьях, ровному, обманчиво сонному дыханию в на маковых цветах. Привык, что его дверьми, прорубленными в бревенчатых стенах домишек, порой хлопают о косяки, и скрипят половицы под легкой поступью Коломбины. Привык, что когда Гиня на самом деле спит, а не притворяется, карауля его и подспудно изучая, как тот еще естествоиспытатель, лучше стать просто травой и льном, цветущим в ней. Ведь на грубых колосьях масочнику, обладающему столь светлой и нежной кожей, совсем не так удобно, о чем тот как-то раз сообщил ему, пошутив о жесткости и повышенной колкости чьих-то боков.

Но в этот день они вышли к одной деревушке, и Гиня вдруг объявил, что хочет остаться. Оказалось, что у них тут старый мельник скоропостижно в эту зиму скончался, а сын его безразумный хозяйство бросил и в город подался уже по весне. И вот стоит теперь мельница, пустует, и где они будут зерно молоть, как лето на исходе будет, никто из селян не знает, полагаясь на тот самый всем известный драконий авось.

— Но ты же не умеешь молоть муку, — запротестовал Мур, подходя со спины к Гине, оглядывающему свое будущее хозяйство.

— Я научусь, — отозвался тот с широкой улыбкой на губах, — Я ведь не такой уж и дурак, как ты мог подумать.

— Я и не думал, — отозвался оборотень, — Но ведь это просто адский труд — таскать мешки, запускать жернова…

— Возьму помощника.

— Кого? — Мур неожиданно подумал, что ему хотелось бы, чтобы масочник сейчас назвал его имя, точнее, попросил остаться и помочь.

— Я тут возле колодца мальчишку приметил. — Разочаровал его Гиацинт, — Дурачок деревенский, но если правильную матрицу наложить, может вполне приличным человеком стать.

— А если о твоих фокусах узнает кто?

— Кто, например? В этой глуши дракона в небе-то и раз в год не встретишь, не то что на земле. Так что некому.

— И что потом?

— Буду жить.

— Женишься, детишек нарожаешь… — Мур очень старался сдержаться, но в голосе все равно прорезалась горечь.

— Не женюсь, — неожиданно убежденно прошептал Гиня, подойдя к покосившейся двери и прижимая ладонь к треснувшему в двух местах косяку. — А детей у нас от людей не рождается, даже если очень хотеть и… любить.

— А почему не женишься? — Мур, еще сам не до конца понимая свой порыв, шагнул к нему и замер почти вплотную, отчего алая прядка, выбившаяся из низко прихваченного "хвоста" шелохнулась, щекоча кожу на шее масочнника. Гиня не обернулся, но улыбнулся так, что Мур почувствовал эту улыбку, даже не видя её.

— Знаешь, я мог бы тебе соврать, сказав, что не хочу обрекать будущую жену на бездетность, но… — Гиацинт Шлим сделал паузу, украдкой выдохнул через нос и продолжил, — Коломбины, если уже узнали, что такое любовь, не могут жить с тем, кого не любят.

— У тебя кто-то остался там… дома?

— У меня на данный момент нет дома, но я собираюсь его построить. — Отозвался на это масочник и больше ничего не сказал, но и не спешил отстраняться.

И Мур, всегда считавший себя слишком непохожим на человека, чтобы быть подверженным таким вот странным и непонятным чувствам. Уже ни о чем не думая, просто чувствуя и живя лишь эмоциями, шагнул совсем вплотную, накрыл его изящные, аристократические пальцы, так и замершие на косяке, массивной ладонью и уткнулся лицом в алый затылок, с жадностью вдыхая запах корицы, исходящий от длинных, шелковистых волос.

— Позволишь мне построить его с тобой? — спросил он с робостью, а сердце в тот момент застыло в ужасе от вероятности отказа.

И вместо ответа Гиня резко развернулся и встретился с ним взглядом. В его алых глазах мелькнула легкая паника, и Мур испугался, что масочник все же не примет его. Он резко убрал руки, которые успел положить ему на талию и отступил, пятясь назад. Гиня же шагнул навстречу.

— Мур?

— Извини, я ошибся. — Отозвался тот, продолжая отступать.

— Мур! — воскликнул масочник почти с осуждением, и, наплевав на все хваленые принципы неприступной Коломбины, бросился ему на шею, целуя в нос, щеки, губы, быстро-быстро, словно боясь ненацеловать вдоволь, словно, как и оборотень, страшась отказа.