Драконья Игра

«Я слишком тебя избаловал, дитя. Делай уже, что хочешь. Но — заставь меня позабыть скуку».

Венок соскользнул и упал правителю под ноги. С большим удовольствием лорд-защитник Ледума раздавил самую крупную розу каблуком.

— Ты позволишь?

Самодовольный смешок. Альварх удивился этой внезапно подпущенной шпильке — повторенным с тем же бестактным выражением его собственным недавним словам. Но лорд Эдвард не был бы самим собою без подобных насмешек. У любви его была жестокая натура. Даже улыбка его была жестокой, напоминая звериный оскал, даже во взгляде остро проявлялась жестокость.

Смакуя вручённый карт-бланш, заклинатель не торопился. Он крепко сжал окровавленное запястье, выворачивая его с силой. Кровь продолжала вытекать, аромат расползался по тронному залу, дивный аромат, какого не было в их мире.

«Ты захотел зажечь меня жаром своей крови? Что ж, я буду гореть».

Ухватив поудобнее узкое запястье, он потянул юношу на себя. Альварх расслабленно последовал за властным движением, нимало не заботясь о безопасности. Что это… такое… боль? Он почти не помнит ее пряный вкус. Легко доверяясь своему стражу, дракон откинулся назад, зная, что ему не позволят упасть. Руки, держащие его, были крепки — крепки силой, которую дал он сам. Эта сила завораживала.

Золотые глаза сияли ярко — древние золотые глаза с тремя зрачками, которыми смотрят жестокие боги.

По какой-то неведомой причине темные глаза заклинателя в эту минуту казались живым отражением драконьих, также наполнившись золотом до краев.

Абсолютная власть развращает абсолютно.

Глава 20, в которой сбрасывают личину

Сквозь узкую прорезь окон, плотно занавешенных тяжелыми портьерами, Лукреций Севир задумчиво наблюдал за жизнью города.

Волосы старшего из Первого Дома Аманиты были столь же черны, как и у его царственного брата, лишь одна-единственная седая прядь, выбиваясь, падала на высокий лоб. Здесь, в городе всех свобод, можно было обойтись без опостылевшего парика, и Лукреций наслаждался непривычными ощущениями.

Амиантовое небо Ледума висело над самой головой, из грязновато-белого постепенно становясь серебристым. Изменчивое небо этого чужого, враждебного города непостижимым образом завораживало советника и наводило на размышления.

Аманита была другой: насыщенно-синего цвета столичный небосвод словно бы вышел из-под кисти романтичного пейзажиста. Спору нет, он был выписан великолепно, но с годами однообразная торжественность понемногу начинала угнетать. Пышная атмосфера Аманиты, её сияющие белоснежные здания, будто вырезанные из праздничной фольги, строго расчерченные сети улиц, — вся эта безукоризненность не оставляла возможности совершить ошибку и быть прощенным.

Ледум был мягче — и снисходительнее. Приглушенные тона городских пейзажей убаюкивали и давали ощущение странной нереальности происходящего. Здесь было позволено перевести дух, сбросить с плеч груз непрерывного напряжения, ответственности и обязательств. Здесь было позволено жить. Просто жить, а не исполнять свой долг перед обществом, семьей, Церковью… черт знает кем еще. Жить полной, непредсказуемой, неправедной человеческой жизнью — и умереть, не пожалев ни о чем.

Здесь было позволено всё.

Люди… люди здесь иные, это правда. Общество Ледума, отравленное свободой и оттого мучительно интересное, невольно приковывало взгляды. Конечно, общество Аманиты также было безнадежно больно, но в его недугах, слишком хорошо знакомых и привычных Лукрецию, не осталось привлекательности новизны.

После пролившегося ночью демонического дождя город проснулся чуточку растерянным, но спокойным, очаровательным в своем высокомерии. По улицам меланхолично плыл туман, похожий на бархатистый серебряный дым. Мостовые, тротуары, дома — Ледум парил в воздухе, не касаясь земли, переливаясь в приглушенном утреннем свете. Туман сгущался, скрадывая очертания и цвета, потихоньку начинало моросить. Помимо воли Лукреций представил, какая истерика случилась бы в такой ситуации в столице — сколько было бы брошено громких лозунгов, угроз, сколько было бы собрано внеочередных собраний разномастных комитетов и, конечно же, пресловутого непогрешимого Сената. Ледум же лишь холодно глянул, словно поверх голов недоброжелателей, — глянул глазами цвета февральского льда. И как ни в чем не бывало продолжил свой странный, похожий на танец, путь.

Лукреций был поражен. Воистину, лорд Эдвард выдрессировал своих людей не хуже служебных псов: те кидались только по команде.