Драконий василек

— Даю, птичка. Даю тебе свое слово. Пиши.

Положила писчие принадлежности на пол и протянула графу связанные запястья. Я напишу. Постараюсь как-нибудь украдкой намекнуть владыке, что я в опасности. Не знаю пока как, но постараюсь.

Растерла покрасневшую кожу и, расположив на коленях книгу и бумагу, обмакнула перо в чернила и замерла, в ожидании.

— Итак, — начал Абелард. — Пиши в точности, как я говорю. Дорогой ард Нойрман.

Рука послушно вывела имя владыки. Он всегда сердится, когда я называю его ард Нойрман. Возможно, это станет первым звоночком?

— Не вижу больше смысла терзать свое сердце. Я глубоко и без памяти влюблена в Абеларда.

Рука дрогнула и на листке образовалась клякса. Нельзя такое владыке писать! Он же обезумеет от гнева! Или дракон этого и добивается?

Ирд Ламбелиус фыркнул и протянул сквозь прутья новый листок.

— Я понимаю, дама ты не знатная, образование не получала, но постарайся не напортачить в этот раз. Пиши заново.

Дрожащей рукой вывела необходимые строки и замерла в ожидании новых пакостей.

— Поскольку ваши ухаживания стали для меня обременительными, а отказа вы не понимаете, мы вынуждены бежать.

Я подняла голову и нахмурилась.

— Я ведь знаю, что вы не Абелард. Можете прекратить свои игры. Ирд Д’Остраф вернется и разрушит ваши планы.

Ирд Ламбелиус жестко усмехнулся, не без удовольствия возвращая себе прежний облик.

— У магистра, дорогуша, везде последователи, — пояснил он. — Ближайшую неделю Абелард из своей долины не высунет носа. Повезет, если вообще у власти останется. Поверь, ему сейчас совсем не до тебя. Пиши, и не задавай лишних вопросов.

Послушно вывела необходимые строки, понимая, что мое послание Ролдхару многажды перечитают, прежде чем отправят. Никаких дополнительных пометок или приписок сделать не получится. Все, что у меня остается — это надежда, что он догадается. Каким-нибудь немыслимым образом догадается. Послушает не гнев дракона, а шепот сердца…

— Не ищите меня, имейте самоуважение. И самое главное, — ирд Ламбелиус замер и, чуть запрокинув голову, плотоядно улыбнулся. Его лицо наполовину обернулось, явив мне отвратительного хищного ящера. — Я — Борхес. Была ею, есть и всегда буду. Я вам лгала и не стыжусь этого.

— Зачем вы его подначиваете? Думаете, владыка поверит письму? Тем более написанному столь провокационно? Да он мой почерк никогда и не видел!

— Мне неважно, поверит он или нет. Самое главное, что оно посеет семя сомнения в его сердце. А дальше благодатная почва драконьего гнева и безумие… Безумие, за которым смерть!

Я видела это безумие. Так отчетливо и ясно, что слова застряли в горле. Оно плескалось в безжизненных узких зрачках ирда Ламбелиуса, убивая во мне последнюю веру в способность добра победить. Нехотя написала, что требовалось и, сложив листок вчетверо, протянула мужчинам.

— А подпись? — рыкнул граф Братстон.

— Самое главное я уже написала. Достоверность письма, полагаю, будут подтверждать колдуны. От моей подписи уже ничего не зависит.

Ирд Ламбелиус безразлично хмыкнул и, вырвав бумагу из моих рук, расправил лист, перечитал несколько раз, а затем спрятал во внутреннем кармане своего камзола.

— Теперь ваша часть сделки, граф, — потребовала, передавая писчие принадлежности. Здесь в камере они мне без надобности.

— Конечно, конечно, птичка, — он небрежно бросил чернильницу и перо на полку, а затем подозвал Аскольда. — Принеси сюда блохастую.

— Но… вы же обещали отпустить Азалию!

— Разве? — провожая взглядом сапфирового дракона, усмехнулся Адриан. — Что-то не припомню такого.

— Вы мне слово давали!

Я топнула ногой, снова ударив по прутьям, но на этот раз сжимать ладонями их не стала. Порезы здорово болели, а подлечить я себя не могла.

— Слово — всего лишь набор звуков. Их подхватывает ветер и превращает в ничто, — театрально махнув рукой, граф довольно выдохнул и наслаждался своим триумфом.

— Ничто — это вы!

Мужчина вскинул брови и расхохотался. Противный смех отскакивал от сырого камня гулким эхом и впивался в мои барабанные перепонки почти болезненным звоном.

— Когда ты успела стать такой циничной и злой, птичка? Где кроткая и терпимая Анотариэль с бесконечной и такой глупой верой, что спасти можно даже человека без души?

— Ее больше нет, Адриан. Ее больше нет…

Мне и самой не хватало той Борхес, чью веру в добро нельзя было пошатнуть. Но, либо влияние Сотхо сказалось, либо я переоценивала свои силы. Сегодняшняя Анотариэль Айнари подвержена таким страстям, что с трудом обуздывает гнев на мужчину, который издевался над ней годами.

Услышав кошачье шипение, я встрепенулась. Аскольд, со столь же пустым взглядом, как и у своего бездушного хозяина, внес в кладовую Азалию. Держа животное за шкирку, дворецкий брезгливо поморщился.

— Прикажете избавиться от этого, господин?

Я уже понимала, что никакие мои слова не повлияют на графа. Он смотрел на меня и пытался придумать новую пакость. Очевидно, она не придумывалась, потому что он лишь махнул рукой в мою сторону.

— Кинь в клетку. Пусть сидят пока. Возможно, она еще понадобится.