Драконий жемчуг

Но много больше нарушения запрета и неясного возмездия в будущем молодого человека беспокоило что-то еще. Казалось, он позабыл нечто очень важное. Сон Ён огляделся в поисках подсказки, но старшую хэнё заметил не сразу: женщина неподвижно сидела поодаль на корточках, не сводя с него глаз. Это смутило и рассердило – не привык, чтобы кто-нибудь наблюдал за ним. Тем более во сне.

– Эй! – сказал Сон Ён. – Ты что здесь делаешь?

Не вставая, ноби поклонилась ему.

– Ждала, когда вы проснетесь, господин.

Поклон вышел очень почтительным, с касанием ладонями земли – вернее, камней. Необычно для дерзких местных женщин, особенно хэнё…

Хэнё! Сон Ён резко обернулся, обшаривая глазами берег, пустой склон.

– Где?.. Где она?

– Девочку унесли домой.

Унесли? Значит… Это значит…

Смятение, видимо, отразилось на его лице, потому что женщина поспешно добавила:

– С ней все в порядке, не беспокойтесь, господин! У нас каждую неделю кто-нибудь да теряет сознание. Вы вовремя вытащили ее, Ха На обязана вам жизнью.

Ох. Уже привставший молодой человек чуть не осел обратно от облегчения. Лишь гордость помогла ему все-таки подняться и – пошатываясь – выпрямиться. Он оказался лицом к лицу с морем. С вызовом уставился на необъятную водную гладь: ну, и что дальше? Я скончаюсь теперь от скоротечной чахотки? Буду биться в падучей? Умру, угостившись каким-нибудь здешним диковинным овощем или неизвестным морским гадом? Или меня утащат в глубины твои ино?

Ино… Нахмурившись еще больше, Сон Ён потер лоб. Что-то крутилось в голове. Какое-то неясное воспоминание, позабытый сон. И когда это ему снились Подводные ткачихи, да еще в таком количестве? Сияющие изумрудные глаза, волосы – клубящимся туманом. Множество белых рук, протягивающих ему…

Эх, ничего уже не вспомнить!

– Как ваше здоровьице, господин? – спросила хэнё издали.

– Прекрасное, – раздраженно ответил Сон Ён. Каким может быть «здоровьице» после длительного пребывания под водой (впервые со времен мальчишеских споров «кто всех дольше не вынырнет»)? Да еще и после многочасового забытья на каменистом берегу под палящим солнцем? Если уж эта сидела, выжидая, когда он проснется, могла бы и от солнца заслонить… А то он теперь так раскис, что еле ноги переставляет, чувствуя каждую косточку, каждую жилку налившегося чугуном тела, стыд-позор для молодого сильного мужчины! А!..

Сон Ён едва не упал – поддержала подскочившая ныряльщица. Он зажмурился, вцепившись в ее крепкое плечо, пережидая головокружение. Придя в себя, смущенно попытался отодвинуться – женщина не дала. Сказала твердо:

– Я помогу господину добраться до дома!

Хорошо, что берег был пуст и никто не видел, как он ковыляет, опираясь на невысокую хэнё. Дорога тянулась просто бесконечно, а сил оставалось все меньше. Сон Ён даже начал считать шаги. Это что… уже приближается расплата за нарушение запрета? Только бы не упасть…

Упал он перед воротами. Успел увидеть приближающиеся к лицу камни дороги, услышать чей-то испуганный крик. Удара о землю уже не почувствовал.

* * *

– Твоя вина, – вновь сказала бабушка. Ха На была согласна – все из-за ее непослушания да обмана, – но от многократно повторенного упрека чувствовала большое желание огрызнуться: а кто его просил в воду лезть? Подумаешь, спасатель какой нашелся! Кинулся в море, несмотря на запрет! Надо было головой думать, кругом опытные ныряльщицы, а он просто столичный мальчишка, сроду морской воды не нюхавший! Наоборот бы, радовался, что она, упрямица и поперечница, потонула, перестав ему досаждать. Не на кого было бы личико свое белое кривить и ножкой топать!

Но нашел ее именно он.

Вот и лежит теперь третий день в лихорадке. Благодарные хэнё таскают к дому ссыльных еду, овощи с огородов да долю со своих уловов: какую, каждая сама себе определила. И бабушка там почти безвылазно, еще и мудан без конца призывает… Вчера даже буддийского монаха приводили; боязно сделалось – уж не конец ли для парня настал?

А Ха На слоняется поодаль, внутрь заглядывает, но не заходит: понятно же, что домочадцы Кима тоже считают ее виновной в приключившемся с молодым господином. Только к выходящей за ворота бабушке подскакивает, в лицо заглядывает, пытаясь по мере ее озабоченности определить, насколько плохи дела.

Вон суматоха какая-то началась! Из дома выскочила Мин Хва, понеслась по двору, размахивая руками и что-то причитая. Слуга-мужчина – такой молчаливый и незаметный, что Ха На до сих пор его имени не знала, – вытягивая шею, заглядывал в дом; руки за спиной от переживаний прямо в узел завязаны. Несущая плошку женщина оттолкнула его плечом – слуга качнулся и вновь занял свой пост сторожа. Неужели хуже стало? Или и вовсе?..

Ха На съехала спиной по камням ограды и уставилась на собственные вытянутые ноги. Так и сидела, тараща глаза и уже не реагируя на суматоху в доме, пока из ворот не вышла бабушка. Поглядела сверху на внучку, пристукнула палкой. Сказала хмуро:

– Расселась тут! Твоим видом только квисинов пугать! Вставай, домой пошли.