Драконово семя

Я спросил, не нужна ли ему какая-нибудь помощь.

– Давно хотел опубликовать свои стихи, поможете? Нет, все-таки нехорошо сейчас, давайте лучше летом, после праздника Святой Троицы. Мне надо к нему хорошенько подготовиться. Я теперь, видите ли, основательно к православию прибился, как в свое время и хотела моя покойная матушка. Хотя и мусульман, конечно, никак не осуждаю…

Пока мы беседовали, по лестнице не раз спускались соседи. Мужчины здоровались с Исаевым за руку, женщины приветливо улыбались: старожил дома пользовался репутацией любезного соседа.

– Какую юность дала мне страна? Депортация вайнахов и других народов, голод, по возвращении в Чечню – жизнь в землянках. На Кавказе нищета, поножовщина, кровная месть, в российских городах нищета, поножовщина, пьянство. И тут я с ужасом понял, что по радио и телевидению откровенно врут, рассказывая о замечательной жизни граждан Страны Советов. С детских лет мне было понятно, что наша система меня не устраивает, что ее надо решительно менять… Я долго думал и написал план реформ, включая ежемесячную ренту природных ресурсов каждому жителю, отправил его в Кремль Генеральному секретарю, как главе государства. Ответа не получил. Поразмыслив, я пришел к убеждению, что главный виновник всех бед – именно лидер страны, и решил его ликвидировать. Мне нужен был громкий поступок, чтоб о моих идеях узнали все. И вот в суде во время последнего слова я и хотел рассказать о своем плане реформ. Я понял, что для моей антипартийной работы потребуется оружие. Вот тогда я и перешел в армию.

Мы гуляли по скверу, и он продолжал свой рассказ.

– В принципе, нападение на генсека почти полностью удалось. Был только один маленький нюанс. Я планировал на двадцать первое января. Но встречу космонавтов перенесли, и все сместилось на сутки. В распоряжении органов оказались целые сутки, чтобы разыскать человека, дезертировавшего из части. Если бы покушение было двадцать первого, вполне возможно, все бы удалось. Я приехал к самой встрече, в четырнадцать часов двадцать первого я уже был бы на Красной площади. И тогда я узнал о переносе даты… Потому я и поехал к родственникам. У силовиков оказалась лишняя ночь для поисков.

Исаев нервно курил сигарету за сигаретой, его словно прорвало: говорил и говорил – бессвязно, перескакивая с одного на другое.

– Я слишком увлекался абреками, слишком проникся их идеями идти до конца, отказаться от себя, от личных интересов, отказаться от общества, женщин, от всех благ мира. Они давали примеры благородства и геройства, но никто из них почему-то ничего так и не добился. Даже великий Шамиль. И правильно, что меня в психушку отправили: по меркам нормального человека я совершил просто безумный поступок, можно сказать, акт добровольного самоубийства.

Я же не знал, что советская власть рухнет через двадцать лет и в стране все пойдет по-другому. Не хватило терпения дождаться… Для генсека же все сложилось удачно – его заблаговременно пересадили в другой автомобиль. Погиб только водитель, а космонавты царапинами отделались. Но вот водитель… Он не должен был ехать. Он был на пенсии уже, сорок пять лет отработал водителем в кортеже. Все, ушел! В знак благодарности ему дали в последний раз прокатиться. Что это, закон подлости? Тут невольно поверишь во всяческую дьявольщину. У меня было целых двадцать лет одиночества, чтобы хорошенько все обдумать. Вот я и понял: если у человека нет страха, нет простого инстинкта самосохранения, если у него в голове одна только бесшабашность – это, несомненно, проявления аномалии.

Ему казалось: террор – это романтично, он мечтал изменить страну, прославиться. С приходом девяностых Исаев пытался пробовать себя в политике – в образе кавказского героя, смелого борца с режимом. Но люди ему не поверили.

Кукловоды

На этом, собственно, можно было бы завершить рассказ о необыкновенном взлете и сокрушительном падении абрека Исаева, если бы не моя встреча с еще одним заочным свидетелем его бесславного покушения на главу государства.