Драконово семя

Рузский решает разделить ответственность с другими генералами и пересылает копию своих переговоров с Родзянко в Могилев генералу Алексееву, сопроводив ее комментарием: «Об изложенном разговоре он сможет доложить Государю только в 10 часов, а потому полагает, что было бы более осторожным не выпускать Манифеста без дополнительного указания на то Его Величества».

Реакция в Ставке на такое развитие событий оказалась весьма бурной. Получив запись разговора Рузского с Родзянко, генерал Алексеев в девять часов утра приказал генерал-квартирмейстеру Ставки генералу Лукомскому связаться с Псковом, просить немедленно разбудить царя и еще раз доложить ему содержание этого разговора: «Переживаем слишком серьезный момент, когда решается вопрос не одного Государя, а всего Царствующего Дома и России; генерал Алексеев убедительно просит безотлагательно это сделать, так как теперь важна каждая минута и всякие этикеты должны быть отброшены», на что пришел ответ начштаба Северного фронта генерала Данилова, что царь только недавно заснул и что на 10:00 назначен доклад Рузского. От себя лично генерал Лукомский просил передать генералу Рузскому:

– По моему глубокому убеждению, выбора нет и отречение должно состояться. Надо помнить, что царская семья находится в руках мятежных войск, ибо, по полученным сведениям, дворец в Царском Селе занят войсками… Если не согласится, то, вероятно, произойдут дальнейшие эксцессы, которые будут угрожать царским детям, а затем начнется междоусобная война, и Россия погибнет под ударом Германии, и погибнет вся династия.

Алексеев рассылает полученные документы главнокомандующим всех фронтов, полагая, видимо, что документы все-таки были присланы ему с ведома государя.

В итоге обманутый Алексеев и обманутые генералы – все выступили с солидарным мнением, посоветовав царю добровольно и без промедления уйти в отставку.

Н. В. Рузский, измученный и тоже больной (почему во главе Русской армии стояли старые и больные люди? Что, разве не было молодых и здоровых?), в исходе девятого часа утра прилег, велев разбудить его через час, чтобы идти с докладом о своем разговоре к государю. Он еще надеялся, что манифест сделает свое дело, но в Ставке уже решили иначе и требовали, чтобы Рузский ни минуты не медлил идти к государю – убеждать его отречься, и уже писали циркулярную телеграмму главнокомандующим, предлагая им «просить» согласия государя на отречение.

Как раз в ту минуту, когда Рузский входил в вагон государя с докладом о ночном разговоре с Родзянко, генерал Алексеев в Ставке подписывал циркулярную телеграмму главнокомандующим. Было 10:15 утра 2 марта.

Еще до этого доклада судьба государя и России была предрешена генералом Алексеевым. Генералу предстояло принять одно из двух решений, для исполнения которых «каждая минута могла стать роковой», как справедливо он сам отмечал в своей циркулярной телеграмме. Либо пожертвовать самим государем, которому он присягал, коего он был генерал-адъютантом и ближайшим советником по ведению войны и защите России, либо не колеблясь вырвать из рук самочинного Временного правительства захваченные им железные дороги и безжалостно подавить бунт толпы и Государственной думы.

Генерал Алексеев избрал первое – без борьбы сдать все самочинным правителям, будто бы для спасения армии и самой России. Сам изменяя присяге, он полагал, что армия не изменит долгу защиты родины. Скорее всего, именно Алексеев и виноват во всем. Ни Рузский, ни любой другой из главнокомандующих не посмели бы выступить с заявлением, если бы Алексеев остался на стороне государя. Может, он был просто недалекой посредственностью, не сумевшей правильно подойти к оценке происходящих событий? На этот счет высказывалось такое мнение: если бы Алексеев был глупее, чем он был, если бы в нем не было глубины ума, а было бы ясное и отчетливое представление о своем долге, если бы он знал, что присяге изменять преступно, если бы он понимал, что государь в тот момент – это олицетворение России, то никаких колебаний не было бы, революция была бы сметена в кратчайший срок, Россия выиграла бы войну и стала бы самой могущественной страной в мире. Как странно, что некоторые задают вопрос: что мог сделать Алексеев? Если бы Алексеев… если бы Рузский… если бы правитель великой империи не позволял себе ставить семейные дела выше государственных, если бы после отречения императора к власти не пришли дураки и подлецы… Не слишком ли много «если» собралось в одном месте и в одно время?

Между двумя и тремя часами дня 2 марта генерал Рузский вошел к царю в зал совещаний литерного поезда с текстами телеграмм от главнокомандующих, полученных из Ставки. Фильтруя информацию и снабжая царя только неблагоприятными для него сведениями, Рузский намеками и едва завуалированными угрозами принудил Николая II подписать манифест об отречении от престола.