Драконово семя

Поезд остановился. Прошло несколько минут. На платформу вышел какой-то офицер, посмотрел на наш поезд и скрылся. Прошло еще несколько минут, прежде чем я увидел наконец генерала Рузского, переходящего рельсы и направляющегося в нашу сторону. Рузский шел медленно, как бы нехотя и, как нам показалось, будто нарочно не спеша. Голова его, видимо в раздумье, была низко опущена. За ним, немного отступя, шли генерал Данилов и еще два-три офицера его штаба. Сейчас же было доложено, и Государь его принял, а в наш вагон вошли генерал Данилов с другими генералами, расспрашивая об обстоятельствах прибытия литерного поезда в Псков и о дальнейших наших намерениях.

– Вам все-таки вряд ли удастся скоро проехать в Царское, – заявил Данилов, – вероятно, придется здесь выждать или вернуться в Ставку. По дороге неспокойно, и только что получилось известие, что в Луге вспыхнули беспорядки и город оказался во власти бунтующих солдат.

Об отъезде Родзянко[60] в Псков в штабе ничего не было известно; тот оставался еще в Петрограде, но от него пришли телеграммы, что в городе началось избиение офицеров, возникло якобы страшное возбуждение против Государя и весь Петроград находится теперь во власти взбунтовавшихся солдат. Генерал Данилов был мрачен и, как всегда, очень неразговорчив (Данилов, еще задолго до революции, был ярым противником Государя).

Рузский недолго оставался у Государя и вскоре пришел к нам, кажется в купе Долгорукова, и, как сейчас помню, в раздраженном утомлении откинулся на спинку дивана.

Граф Фредерикс[61] и все остальные столпились вокруг него, желая узнать, что происходит в Петрограде и каково его мнение о происходящем.

– Теперь уже трудно что-нибудь сделать, – сердито говорил Рузский, – давно настаивали на реформах, которых вся страна требовала… не слушались… голос хлыста Распутина имел больший вес… вот и дошли до Протопопова, до неизвестного премьера Голицына… до всего того, что сейчас… посылать войска в Петроград уже поздно, выйдет лишнее кровопролитие и ненужное сопротивление… следовало бы их вернуть.

– Меня удивляет, при чем тут Распутин, – спокойно возразил граф Фредерикс. – Какое он мог иметь влияние на дела? Я, например, даже совершенно его не знал.

– О вас, граф, никто и не говорит, вы вообще были в стороне, – вставил Рузский.

– Что же, по-вашему, теперь делать? – спросили несколько голосов.

– Что делать? – переспросил Рузский. – Теперь придется, быть может, сдаваться на милость победителя».

Данилов говорил так, как будто он, Данилов, снисходил до государя и его окружения – «вам вряд ли удастся», «придется выждать» и прочее. Он не был похож на человека, решившего непременно исполнить волю государя. Что уж говорить о Рузском? Каждое его слово – позор для генерала, обязанного в этой ситуации всеми силами помогать государю. Рузский был масоном, и для него присяга императору, видимо, не имела особого значения. Он ведь давал и другую присягу. Все знают какую – «Убью, если будет велено». Об этом «братья-масоны» спрашивали не только одного Теплова[62], конечно. «Надо сдаваться на милость победителя» – сколько цинизма, подлости и пошлости в словах генерал-адъютанта государя императора, имевшего все возможности послать солдат в Петроград, чтобы усмирить анархистский бунт. А ведь «победителем» этого страшного зверя – взбунтовавшихся солдат в мундирах запасных батальонов Волынского и других полков – сделали именно вы, господа генерал-адъютанты Алексеев, Рузский, Данилов! Уместно вспомнить вопрос Милюкова[63]: что это – глупость или измена?

Что мы знаем о генерале Рузском?

«Хитрый, себе на уме, недоброжелательный, с большим самомнением, – такую нелестную характеристику оставил его однокурсник генерал Август Адариди. – К старшим относился подобострастно, к младшим – высокомерно; уклонялся от исполнения большей части поручений, вечно ссылаясь на состояние здоровья».

Военный историк Антон Керсновский дал крайне уничижительную характеристику полководческим талантам Рузского: «Растерявшийся, деморализованный, во время военных действий он все свои помыслы обращал на отступление – отступление сейчас же и во что бы то ни стало. Свою вину за военные неудачи генерал Рузский, как правило, сваливал на подчиненных».

Он был главнокомандующим Северо-Западным фронтом до своей болезни. Брусилов писал о нем: «Генерал Рузский, человек умный, знающий, решительный, очень самолюбивый, ловкий и старавшийся выставлять собственные деяния в возможно лучшем свете, подчас в ущерб своим соседям, пользуясь их успехами, которые ему предвзято приписывались».

Пишет о нем и Воейков, последний дворцовый комендант: «…генерал Рузский, будучи по болезни уволен с поста главнокомандующего Северо-Западным фронтом, сыпал с Кавказа (где лечился) телеграмму за телеграммой тому же Распутину, прося его молитв о возвращении его на этот фронт. Алексеев и Рузский терпеть не могли друг друга. Рузский критиковал Алексеева, когда тот был назначен на пост начальника штаба Государя».