Драконово семя

Рузский зашел в купе к Воейкову и спросил, почему тот не доложил Николаю II о нем. Воейков ответил, что докладывать государю о приходе Рузского не входит в его обязанности. Он был прав – дворцовый комендант не был флигель-адъютантом. Рузский вышел из себя и, подхватив слово «обязанность», чрезвычайно резко высказал Воейкову, что его прямая «обязанность» – заботиться об особе Николая II, а настал момент, когда события таковы, что государю, может быть, придется «сдаться на милость победителей», если люди, обязанные всю жизнь за царя положить и своевременно помогать ему, будут бездействовать, курить сигары и перевешивать картинки. Что еще наговорил при этом Рузский, он не мог впоследствии припомнить, в памяти осталось лишь, что после слов «милость победителей» Воейков побледнел и они вместе вышли в коридор, а через несколько мгновений Рузский был у государя.

Состоялся длинный разговор. Рузский возражал, спорил, доказывал и наконец после полутора часов обсуждений получил от Николая II соизволение на объявление через Родзянко, что государь согласен на «ответственное министерство» и предлагает ему формировать первый кабинет.

После этого Рузский получил из Ставки текст манифеста, предложенный Алексеевым, в котором в качестве главы нового кабинета предлагался Родзянко, принес его государю, и этот текст был принят государем без возражений. Государь только добавил, что ему это решение далось крайне тяжело, но, раз того требует благо России (как уверили его обманщики в Ставке и Пскове), он на это по чувству долга обязан согласиться. После этого Рузский с Даниловым отправились в город, чтобы вернуться и в полтретьего ночи быть у аппарата для разговора по прямому проводу с Родзянко.

Генерал Рузский проинформировал Родзянко о результатах своих переговоров с Николаем II и о полученном согласии императора на создание правительства, ответственного перед Думой. Тот, однако, назвал подготовленный Ставкой проект манифеста «запоздалым», поскольку требование «ответственного министерства» себя уже изжило:

– То, что предполагается вами, уже недостаточно, и теперь поставлен ребром династический вопрос… грозное требование отречения в пользу сына, при регентстве Михаила Александровича, становится несомненным требованием текущего момента…

В разговоре с Рузским Родзянко все время лгал. Лгал, что «только ему верят, только его приказания исполняют». Лгал, когда говорил со Ставкой и Псковом, выставляя себя чуть ли не президентом правительства. На самом деле Временный комитет в Думе выставили из занимаемого помещения, куда въехал какой-то орган Совдепа, а «вершителей судьбы» во главе с «громогласным» Родзянко втиснули в две маленькие комнаты. Для того чтобы пройти на телеграф, Родзянко просил у Совдепа охрану из двух солдат, в противном случае могли избить или даже убить этого самого «вершителя судьбы». Родзянко на вопрос Рузского, согласен ли тот стать во главе кабинета (все зависело от Совдепа, все до мелочей, но Родзянко об этом благоразумно умолчал), прямого ответа не дал и начал говорить о том, как он лично «предсказывал революцию, но его никто не слушал». Начал – в который уже раз – обвинять во всех бедах государыню и наконец проговорился, что он, «которого все слушают и приказания которого исполняют», чувствует себя на волоске от заточения в Петропавловскую крепость. Затем заявил, что манифест опоздал, еще не видя манифеста, не зная какой, – все равно опоздал!

Генерал Рузский вместо слащавых вопросов Родзянко должен был прервать разговор, указать ему, что тот изменник, и двинуться вооруженной силой для подавления бунта. Подобное мероприятие, несомненно, удалось бы, потому что гарнизон Петрограда был неспособен к сопротивлению, Советы еще слабы, а боеспособных войск с фронтов можно было взять предостаточно – что впоследствии признавал и сам Рузский…

Помимо Алексеева и главнокомандующих фронтами, вина за преступление 2 марта ложится также и на двух ближайших помощников Алексеева и Рузского. Это генералы Лукомский и Данилов. Лукомский еще за много лет до тех знаменитых событий, будучи товарищем военного министра, в заседании Совета министров позволил себе оскорбительно высказываться о государе. А вот воспоминания Данилова: «…Император Николай II не обладал ни необходимыми знаниями, ни опытом, ни волею, и весь Его внутренний облик мало соответствовал грандиозному масштабу идущей войны». Кроме того, Данилов был обижен, что после генерал-квартирмейстерского поста в Ставке Николая Николаевича он получил только корпус. В общем, обе фигуры были весьма узкими специалистами военного дела, не понимавшими особенностей российской государственности того времени, симпатизировавшими Думе и «передовой общественности» и не имевшими точных сведений о подлинных хозяевах и вдохновителях революции в Петрограде. Они были, как и многие другие генералы того времени, подлинной «дырой в верхних эшелонах армии».