Драконовы кончары (Smocze koncerze) (KG)

- Если у нас хватит времени, это замечательная идея, - Талаз потряс цепями. – Мы должны сбежать из Стамбула, вопреки воле великого визиря, и добраться до Эдирне. Дайте мне переговорить с султаном и Шейтаном Ибрагимом Пашой, тогда все изменится. С помощью санджак-беев можно организовать крупную эвакуацию и забрать людей из провинции. Это даст нам время собрать войска со всей империи. Еще я рассчитываю на твою поддержку, канцлер. Быть может, ты обратишься к рассудку гетманов хотя бы с юга твоей страны. Нужен будет каждый солдат.

Гнинский еле заметно усмехнулся. План давал хоть какую-то надежду. Это было лучше, чем ожидать неизвестно чего или напрасно расходовать энергию на молитвы. Нужно было смываться из Стамбула и известить короля о том, что здесь творится. Но в первую очередь следовало забирать отсюда Талаза – это был единственный на всей Земле человек, способный удержать существо, обладающее чуть ли не божественной мощью.

Канцлер протянул турку руку и припечатал перемирие. Он пообещал, что внизу прикажет его расковать. Но Талаз все время должен будет оставаться в укрытии, в шатрах. Великий визирь не должен был узнать, кого поймали поляки. От этого сейчас могло зависеть очень многое.

XIII

Я спустился вниз, побрякивая цепями. Всю дорогу размышлял: а зачем все это. Почему я позволил Дороте выдать меня гусарам, и позволил им себя поймать. Нужно было перебить усачей и реализовать свой первоначальный план: сбежать далеко-далеко, в глубины Африки, и какое-то время радоваться жизни. Так я поступил бы как демиург, но вместо того поддался императиву, вписанному в Талаза. Людская часть меня попросту не могла вынести сознания того, что я все бросил и сбежал, поджав хвост, трясясь от страха перед Мультиличностью и ее монстрами. Я поддался человеческому элементу, к тому же нельзя было скрыть, что сделал я это с гордостью и, наверное, с облегчением. Ведь до того, как Мультиличность сделала меня своей подножкой, я был храбрым и отважным воином. Со временем я превратился в опасливого слугу, у которого послушание и уважение к повелителю заменили первоначальные черты. Пора это изменить! На сей раз я не стану бежать, а продвинусь на шаг дальше – подниму руку на своего преследователя.

Довольный принятым решением я вышел из минарета… прямиком на четырех огромных евнухов с обнаженными кривыми палашами. Помимо них, нас ожидали два гвардейских офицера и драгоман. Я был точно так же изумлен, как пан Михал и посол Гнинский, тем более, что ждущие нас гусары и дворяне сидели на земле, разоруженные и окруженные несколькими десятков целящихся в них из мушкетов янычар. Среди турок я заметил имама, который за малое пожертвование позволил нам подняться на башню. Несложно было догадаться, что это именно он сообщил кому следует, донес, что у поляков в лагере имеется таинственный пленник.

Драгоман начал провозглашать патетическую, наполненную дипломатическими оборотами речь о том, что посольство, гостящее на территории дворца, должно будет сложить оружие и безоговорочно подчиниться власти великого визиря. Дело в том, что именно с этого момента входит в жизнь новое распоряжение о военном положении. Гнинский тут же заявил протест, а вот что было дальше, я не слышал, потому что евнухи схватили меня и бесцеремонно повели в направлении ворот, ведущих на второй, внутренний двор. Все произошло настолько быстро, что поляки не успели им помешать, впрочем – у них и не было чем. Меня запихнули в небольшое помещение, в котором обвиненные ожидали приговора суда. Оно находилось сразу же за воротами, возле совещательного зала. Помещенные туда люди, как правило, не покидали этого помещения живыми, потому что приговор исполнялся немедленно, сразу же после объявления. Тут я почувствовал определенное беспокойство - ситуация усложнялась.

Где-то через час прибыли три евнуха-душителя, палача, которых я хорошо знал, а одного даже лично тренировал. Те удивились, узнав в невозможно грязном, скованном цепями бедняге своего недавнего начальника. Тут же старший из них помчался сообщить об этом Кара Мустафе. Уже через пару минут меня освободили от кандалов и провели дальше во дворец. Меня отвели в личные покои султана, которые в его отсутствие занял великий визирь.

Мне была хорошо известна его любовь к роскоши и удобствам, потому-то и не удивил вид Кара Мустафы, лежавшего на шелковых подушках, сейчас его кормили две полуголые наложницы, кладущие фрукты с золотых султанских подносов прямо в рот. Увидав меня, он сконфузился, поэтому небрежным жестом руки отослал девушек и поднялся с лежанки, чтобы обнять меня. Но вовремя сдержался, унюхав исходящий от меня смрад.

- Я тебя уже похоронил, парень, - произнес он со слезами в глазах. – Как же я рад тебя видеть. Что они с тобой сотворили? Эта кровь, это ужасное состояние, эти цепи! Я сейчас же прикажу отрубить головы всем проклятым гяурам!

- Это не поляки, - ответил я. – Со мной ничего особенного, разве что немного запачкался. Извини, господин, за мою отвратительную внешность. У меня не было возможности умыться…