Дракула против Гитлера (ЛП)

Я вдруг понял, почему его дочь, Люсиль, была наречена таким именем. Никто не обмолвился ни словом на сей счет. Я взглянул на Люси. «Люсиль» было слишком формальным именем для такой амазонки. Я немного смутился, но она лишь улыбнулась мне. Мне кажется, я почувствовал какое-то новое уважение или интерес с ее стороны к моей персоне, и я не мог не чувствовать себя теперь увереннее под ее взглядом.

«Люси Вестенра[11]…», задумался профессор. «Бедная, бедная Люси». Он на мгновение словно оказался в объятиях Мнемозины.

«Меня назвали в ее честь», сказала Люси, скорее, чтобы заполнить кратковременную паузу своего отца.

«Названа в честь той, которую я потерял равно как из-за своих собственных ошибок, так и из-за хищнического нападения со стороны сил зла», сказал Ван Хельсинг, и плечи его опустились в грустной печали, показывавшей, что прошедшие с тех пор годы не смягчили его скорбь по этому поводу.

«Пока мне не ясно, благословение это или проклятие», сказала Люси. «Пока еще».

«Ты нашла свой собственный путь, милая». Ее отец положил свою ладонь ей на руку, и она нежно взглянула на него. «Иногда он был извилистым и пролегал по разным уголкам земли, он был усыпан разбитыми сердцами у твоих ног вместо брусчатки, но ты самостоятельная девушка, в этом нет никаких сомнений».

Я повернулся к ней и собрал все свое мужество, возможно, благодаря вину.

«Значит, вы некоторое время путешествовали?», спросил я ее.

«Мой отец, надо отдать ему должное, поощрял во мне дух космополитизма и да, поэтому я много путешествовала. Я училась в Швейцарии, Испании, даже в Англии».

«Ни одно учебное заведение не в силах было вытерпеть ее поведение дольше семестра». Ее отец покачал головой.

«Мое поведение», — ее глаза были устремлены на меня, когда она это говорила, и я не мог не поразиться этим пронзившим меня зеленым взглядом, — «являлось реакцией на средневековое схоластическое мышление этих учебных заведений и столь же устаревший взгляд на то, что женщина должна или может делать. Узколобые академические зануды и кретины. Особенно в Англии».

«И после обучения, вы вернулись сюда?», спросил я, пытаясь ее успокоить.

«Ненадолго. Я путешествовала по миру. Некоторое время жила в Берлине, Париже. Ах, Париж… Париж… стал моим разочарованием. Затем я поехала в Северную Америку.

В Нью-Йорке было весело. Я недолго была там участницей танцевально-хоровой группы в одном ужасном мюзикле, хотя мои танцевальные способности как у лошади за плугом. Затем я пересекла весь континент по железной дороге — там это называют странствующим поиском случайной работы — читала по дороге Эдгара Ли Мастерса, Одетса, Стейнбека, Фроста. Некоторое время я даже проработала на рыболовном судне в Саусалито, в Калифорнии. С тех пор я никогда в рот не возьму ни одной сардины. Проехала всю Центральную и Южную Америку вместе с одной португальской оперной певицей и ее жиголо в их туристическом автомобиле с ужасными рессорами и радиатором, в котором дыр было больше, чем в дуршлаге. Потом села на бродячий трамп-пароход, шедший в Индокитай, перелетела через весь Китай вместе с одной летчицей, находившейся под кайфом от опиума и Сапфо — это она была такой, а не я. Пешком прошла через Грецию и Италию и очутилась вновь в Берлине, где жила на кишевшем крысами чердаке вместе с шестью безденежными артистами, пока фашисты не сделали жизнь там невыносимой».

«Боже мой, девушка, вы прожили десять жизней!», воскликнул я.

«Она никогда надолго не садится ни на один цветок, как колибри». Профессор посмотрел мне в глаза. Возможно, в качестве предупреждения.

«Крылья мои очертаньем размыты, но клюв острый». Люси засмеялась серебристым музыкальным смехом, похожим на сладкозвучное позвякивание стаканов с водой, когда по ним играет умелая рука. От этого звука сердце мое замерло. У меня появилось похотливое, жгучее желание, чтобы она поцеловала меня своими пухленькими губами.

Ван Хельсинг с сочувствием посмотрел на меня. Несомненно, он уже был свидетелем того, как множество молодых людей подпадало под очарование его дочери.

«Она вернулась домой именно для того, чтобы предупредить меня о надвигающейся буре из Германии. И в этом отношении оказалась абсолютно прозорливой», добавил ее отец. «Ужасы во тьме витают, псы по всей Европе лают» [ «Ночи в скверные часы всей Европы лают псы» (перевод Иосифа Бродского)] «Йейтс». Я узнал эту цитату. «“Зверь, рыщущий у каждой двери и лающий на каждый заголовок”. МакНис».

«О, да вы как раз из таких», сказала Люси. «Парируете цитату цитатой. Поэзия не для дуэли, сэр».

Я вновь смутился и не в силах был встретиться с ней глазами. После ужина трое повстанцев ушли, двое из них стали прикалываться над Хорией по поводу вышеупомянутой Флоареи, сочиняя весьма подростково-вульгарные рифмы об их отношениях.