Драма девяносто третьего года. Часть вторая

Представ перед срочно собравшимся судом присяжных, вор был приговорен к смертной казни и на другой день казнен.

Законодательное собрание отмечало каждый новый случай самоуправства: оно чувствовало, что грядет бойня.

Некто, назвавшись членом Коммуны, на основании одной лишь этой ссылки приказал открыть Королевскую кладовую и забрал оттуда пушку из массивного серебра, подаренную некогда Людовику XIV. Сделано это было с простодушием силы.

С другой стороны, 1 сентября какой-то жандарм принес в Коммуну золотые часы, взятые им в Тюильри 10 августа, и поинтересовался, как ему следует с ними поступить.

Тальен сказал жандарму, что ему следует оставить их себе.

Таким образом, тем, у кого не было часов и кто хотел их иметь, нужно было лишь убить тех, у кого часы были.

Встретившись с противодействием со стороны Коммуны, а главное, замечая все эти предвестия, Законодательное собрание дрогнуло; оно почувствовало, что нечто ужасающее копится в насыщенном угрозами воздухе и вечером 1 сентября отменило указ, предписывавший членам Коммуны подтвердить полномочия, полученные ими 10 августа.

Коммуна в это время заседала. Вне всякого сомнения, она продолжала бы идти к кровопролитию, даже если бы Законодательное собрание сохранило свою решительность, но с тем большим основанием она это делала, почувствовав, как дрогнула сила, на минуту проявленная врагом.

Странное дело, но именно от Робеспьера исходили в этот день все кровавые почины; несомненно, он опасался отстать в отваге от Дантона и в жестокости от Марата. Популярность Робеспьера уже покрылась пеленой в связи с его возражениями против войны; уже не было времени разорвать эту пелену мечом, и он разорвал ее кинжалом.

— Совет должен уйти в отставку, — заявил он, — и использовать единственное средство спасти народ: вверить народу власть.

Робеспьер был не прочь обезопасить себя, уйдя в отставку. Если члены Коммуны уйдут в отставку, народ, став хозяином положения, начнет убивать, резать, учинять бойню; однако это уже не будет иметь отношения к Коммуне и, следственно, лично к Робеспьеру; в итоге члены Коммуны извлекут прибыль из этой бойни, не неся за нее ответственности.

В эту опасную минуту борьбу против Робеспьера повел Манюэль; упомянем как нечто достойное уважения: он заявил, что члены Коммуны не должны покидать свой пост, когда отечество в опасности.

Большинство членов Коммуны придерживались такого же мнения.

Робеспьеру следовало убивать с открытым лицом: парфянин больше не мог наносить удары, убегая.

— А кроме того, — добавил Манюэль, — кто знает, не поможет ли нам этот шарф, которого нас хотят лишить, спасти каких-нибудь невинных людей?

И, действуя по собственному почину, Манюэль помчался в тюрьму Аббатства и выпустил на свободу Бомарше, своего личного врага.

Отметим этот акт человечности, сравнимый с актом мужества; многие люди не насчитают и двух подобных поступков за всю свою жизнь, а Манюэль совершил их два за один день.

Робеспьер, вследствие своего предложения вверить власть в руки народа, поднялся на уровень Марата.

Ну а Дантон воспользовался обстоятельствами, чтобы спрятаться: начиная с 29 августа он перестал появляться в Ратуше.

И в самом деле, ему следовало принять решение: или предстать в качестве третьего лица в триумвирате, явиться коренником в этой упряжке, или же остаться министром юстиции и в качестве министра юстиции удерживать события в своих руках, причем удерживать тем крепче и тем надежнее, что, когда массовые убийства начнутся, Законодательное собрание уже не будет более существовать.

Теперь вы знаете всех действующих лиц.

Прежде всего это самый безумный из всех безумцев, которому его врач пускает кровь, когда он сочиняет свою кровавую писанину, и который требует голов, еще голов, больше голов.

Затем Робеспьер, человек в высшей степени осторожный, который на этот раз отбросил свои привычки и, опасаясь остаться позади, чересчур вырвался вперед. Вот почему вскоре вы увидите его в квартире Сен-Жюста.

И, наконец, Дантон, человек смелый и хитрый, человек, сохранивший за собой свободу осудить сентябрьскую резню или восславить ее, наградить убийц или наказать их.

Это те, что на первом плане.

За ними стоят:

Панис, зять Сантера, поклонник Робеспьера, человек, который незаконно ввел Марата в состав Коммуны, бывший прокурор, сочинитель нелепых стихов, бездарный, но влиятельный;

Сержан, художник, как мы знаем, заурядный, но, тем не менее, порой вдохновлявшийся обстоятельствами и творивший великое, ибо ему позировало гигантское;

Колло д'Эрбуа, провинциальный актеришка, вечно освистанный, вечно пьяный, считавший себя голодным, когда он был всего лишь хмельным; человек, который умер так же, как и жил: он выпил бутылку кислоты, приняв ее за бутылку водки;

Эбер, бывший торговец контрамарками, будущий редактор «Папаши Дюшена», поэт еще более скверный, чем Панис, если только такое возможно, изобретатель непристойного языка, употреблявшегося в открытую;

Шометт, прокурорский писец, куница, один из тех зверей, которые не едят мясо, а сосут кровь, человек с острой мордочкой и в очках;