Драма девяносто третьего года. Часть вторая

На месте остался лишь надзорный комитет, куда входили Марат, Панис и еще три или четыре человека, полностью подчинявшиеся Панису и Марату.

Когда нам приходится говорить о Панисе, мы, как известно, одновременно говорим и о Робеспьере.

Так что именно этот комитет руководил бойней и отыскал для нее то успешное начало, какое требовалось, чтобы довести ее до успешного конца.

Комитет разрешил перевозку двадцати четырех заключенных из мэрии, где он заседал, в тюрьму Аббатства.

Этим несчастным предстояло пересечь почти пол-Парижа.

Они были умело отобраны с целью разжечь ненависть толпы и усилить ее возбуждение. Среди этих двадцати четырех заключенных, заранее осужденных на смерть, было шесть или восемь священников, облаченных в свои священнические одежды: подобная одежда в обстоятельствах, в которых она открывалась глазам, означала, по существу говоря, смертный приговор.

Так что едва только загрохотали пушки, федераты проникли в тюремные камеры Ратуши и объявили узникам, что имеют поручение препроводить их в тюрьму Аббатства.

Не было ничего проще, чем убить этих несчастных немедленно. Однако хотелось устроить не маленькую бойню в четырех стенах, скрытую от всех глаз, а бойню под открытым небом, при свете дня, бойню, которая, подобно пороховой дорожке, побежала бы от улицы к тюрьмам.

Однако происшествие, которое никто не мог предвидеть, едва не разрушило эти расчеты. Выйдя из Ратуши, заключенные, вероятно по наитию, потребовали, чтобы их перевезли в фиакрах.

Фиакры были им предоставлены.

Все понимают, насколько сложнее убить седоков фиакра, нежели расправиться с пешеходами. Чтобы убить, нужен, по крайней мере предлог, нужно иметь повод пожаловаться на обиду, упрекнуть за оскорбление. Немногие решатся совершить преступление, не имея повода для преступления. А какие поводы могут дать люди, которые сидят в фиакре и подняли в нем шторы?

Для двадцати четырех пленников подали шесть карет.

Не стоит и говорить, что подобная процессия, медленно выехавшая из Ратуши и под конвоем федератов направившаяся в тюрьму Аббатства, немедленно собрала вокруг себя толпу и что при виде священников вся эта людская свора принялась рычать и рявкать. Однако несчастные при этом выглядели так, словно знали, какую участь им уготовили. Они молча сносили оскорбления, забившись внутри фиакров и прячась в них, насколько это было возможно.

Все шло относительно неплохо для них вплоть до перекрестка Бюси.

Для палачей это означало, что потеряно уже слишком много времени и пора принимать решительные меры. Еще немного, и пленники въедут в тюрьму Аббатства. Однако убийцам повезло: перекресток Бюси был переполнен людьми; там был возведен помост, и на нем происходила запись волонтеров.

В итоге случилось так, что толпа, сгрудившаяся вокруг карет, внезапно умножилась за счет толпы, сгрудившейся вокруг помоста. Фиакрам пришлось остановиться.

В эту минуту, воспользовавшись столпотворением, убийцы начали разбивать стекла карет, а затем один из них забрался на подножку первого фиакра и несколько раз наугад ткнул саблей внутрь экипажа. У одного из пленников была трость, и он стал защищаться. Это и послужило сигналом к бойне.

Тем не менее вначале действовал лишь один человек; он заколол кинжалом всех, кто находился в первом фиакре, от первого перешел ко второму и продолжил свое страшное дело. Тех, кто стоял ближе всего к каретам, при виде хлынувшей крови охватило какое-то бешенство. Они ринулись к фиакрам, распахнули дверцы, вытащили пленников на мостовую, и началась настоящая бойня.

Только четверо из этой первой партии, как выражалась на своем страшном языке Революция, сумели ускользнуть от резни, пробравшись в гражданский комитет секции, проводивший свои заседания в соседнем здании. Но, когда стали пересчитывать мертвых, было замечено, что недостает четырех трупов. И тогда кто-то сказал, что видел, как несколько человек бросились в комитет. Убийцы тотчас высадили дверь и принялись искать их; однако председатель секции, человек умный и решительный, рассадил беглецов среди членов комитета, вокруг стола, за которым они работали.

— Где эти предатели, аристократы, попы?! — вопили убийцы, ворвавшись в зал. — Они здесь, они нам нужны!

Председатель посмотрел на них с полнейшим спокойствием и промолвил:

— Простите, не понял?

— Они здесь, они нам нужны!

— Вы ошибаетесь, — ответил председатель, — здесь нет никого, кроме меня и моих коллег.

Бандиты удалились, и беглецы были спасены.

Имена двух из них дошли до нас.

Один из беглецов был журналист Паризо, другой — г-н де Ла Шапель, старший служащий министерства двора.

В четыре часа дня общий совет Коммуны продолжил заседание. Бойня началась, и потому надзорный комитет потребовал давать пощаду тем, кто находился в заключении за долги и другие гражданские правонарушения.

Указ был принят. Давать пощаду одним означало оставить без защиты других.

Между тем все были крайне удивлены тем, что не видят в муниципалитете Дантона. Дантон, что бы он ни делал и что бы ни говорил, присутствовал или отсутствовал, был воплощением Коммуны.