Драма лихих 90-х. Книга 2. 90-е годы

Что же будет потом?
По прошествии нового времени?
Славный будет дурдом.
Ни России, ни роду, ни племени.
И придут комиссары опять.
И начнут заниматься ошибками.
Те же, к свету способные звать.
Только форма — с другими нашивками.

Борису Ельцину пора уходить. Свою историческую разрушительную функцию он выполнил. Сейчас он — тормоз. Нужны радикальные реформы, нужны обновление и очищение от скверн прошлого. Кириенко — хороший мальчик, но ему, я думаю, эта миссия не по плечу. Что будет? Жгучий вопрос.

17 июля

Франция обыграла Бразилию, и на Шансзэлизе, то бишь на Елисейские поля, вылилась восторженная людская волна. Люди ликовали, танцевали, кричали… «Праздник на чужой улице» — так я назвал свой комментарий.

В «Современнике» готовится вторая книжка, и я все время подношу новые главки: Борис Пастернак, Иоганн Штраус… С последним вышел небольшой национальный конфликт. В послесловии я написал, что «Летучую мышь» исполнили такие мастера, как Малер и фон Караян, и что недавно в Геликон-опере Бертман поставил бессмертную оперетту Штрауса. По этому поводу Мария Михайловна пристально посмотрела на меня и спросила: «Вы чувствуете специфический подбор: Малер, Караян, Бертман?..». А почему не Сидоров, не Петров, не Морковкин с Редискиным? У меня удивленные глаза, а редактор продолжает: «А вас не смущает фраза «Наш Исаак Левитан»?». Н-да. Попал в логово русских националистов, где наш может быть только Шишкин, а Левитан — это уже не наш и совсем не важно, что он воспел именно русские пейзажи, русскую тоску, главное, он еврей — и этим сказано все!

И сразу вспоминается Исаак Бабель: «Я не выбирал себе национальность. Я еврей, жид. Временами мне кажется, что я могу понять все. Но одного я никогда не пойму — причину той черной подлости, которую так скучно зовут антисемитизмом».

25 июля

Златоуст Черномырдин выдал в народ сочетание «Задумки и хотелки». Можно продолжить новояз: выполнялки. 21 июля в 13.17 я держал в руках свою 4-ю книгу «Поцелуй от Версаче» (литературнохудожественное издание. Гарнитура таймс, печать высокая, бумага офсетная, усл. печ. л. 21,84. Тираж 10 тыс. экз. Тверской полиграфкомбинат). Не могу сказать, что я в восторге от издания, но эта книга выглядит лучше, чем «Любовь и судьба». Хотя обложка… Но искупает текст: Нуриев, Пресли, Джеймс Бонд, Тарковский, Бодлер — вторая часть «В стране поэзии» — Анненский, Бунин, Гумилев, Георгий Иванов, Игорь Северянин… Да, и Ольга Чехова: «хотелка» с ТВ не получилась. Внучка Вера Чехова категорически возражала против фильма о своей бабушке в образе шпионки Москвы. На ТВ не получилось, но вышло в книге и выйдет еще в «Космо». Листал свою книгу и удивлялся этому странному коктейлю массовой и художественной литературы, маскульта и элитности. Потряс Павел

Копнин. Позвонил пьяненький и сказал: «Твою книгу прочитал… ты не думай… знаешь, что я тебе скажу… ты — очень умный… хотя я там многое не понял…».

30 июля

26-го возили, как кота, в Останкино. Запись у Вербицкой. Редактор бухтела про Ларису: деревянная, не умеет поддержать диалог, не способна импровизировать и т. д. Но это их дела. Я отбарабанил и уехал. Хотел показать «Поцелуй от Версаче» на камеру — нельзя: реклама, а за нее надо платить… Во дворе меня поймал Константин Андреевич и высказался по поводу увиденного в «Добром утре»: «Видел!.. Во!.. Ау Баха было 13 детей!.. О!..». Очень интересное мнение: «во!» и поднятый палец кверху, — угодил, значит, народу.

Черняк устроил прощание перед Германией — под кофейный ликер, чай и пряники (не густо!). Опять соблазнил, сватал, уговаривал отвалить тоже. Мы с Ще держимся стойко, как Брестская крепость. Тем более, что я востребован здесь под завязку. Пока востребован, а что будет потом, — один Бог знает!..

Погода. За окном +25, некий пасмур, марево, духота…

9 августа

31 июля отмечали 70-летие Иды Давыдовны в «Праге», в так называемом большом кремлевском зале на массивных стульях-тронах, — с места не сдвинешь, только с помощью официантов. Людочка все прекрасно организовала, и стол был отменный. Я подготовил специально тост-поздравление со словами Роберта Бернса:

Забота иль радость заглянет в мой дом, —
Войдите! — скажу я, — авось, проживем!

А первого августа утром, пока Ще спала, я в одних трусах уже писал строки на день рождения Ще: