Драма в конце истории

– Озарение – еще не все. Оно ослепляет. Советские художники слова и целлулоидной ленты, доносившие друг на друга, тоже обладали чувством полета, и даже улета – в небывалое колхозное счастье, ломящееся от еды из папье-маше посередине голодной деревни. Было ли это пропагандистским враньем, или ликованием безумного ребенка в Освенциме, пожирающего траву? Или мечтой о счастье, которого нет и не будет?

Батя уплетал бутерброд с колбасой.

– О чем вы говорите? Другого озарения не бывает.

Пьяненький Веня бормотал:

– Торжествует новый Ренессанс рационализма. Раньше считали, что общество существует независимым от отдельной личности. Позже поняли, что нет общества независимого от человека, за его спиной. А сейчас все эти построения – чушь собачья. Живое пахнущее бритое существо отвергает эти умствования. Как сказал Нострадамус, мы получаем то будущее, которого заслуживаем.

– Ты не любишь новые технологии, – болтал пьяный Батя.

Веня на миг отрезвел.

– Люблю осмысленные технологии, уводящие из одиночества человечества во вселенную, откуда мы родом. Наступает что-то иное, чего мы никак не ждали. Совсем не в русле старых гуманистических традиций моих любимых классиков, идеи которых не смогли предотвратить вакханалию массовых ликвидаций.

Мне почему-то стало страшно за него.

– Уже виден конец слепой истории, когда человечество ускоренно расшифровывает себя и мир, начиная выбираться из загадочной тьмы своего существования, загадочной во всем: откуда возникла живая энергия, зачем она стала такой, идущей неведомыми ему самому путями, из каких элементов создано и как взаимодействует с целым? Открывается единство взаимодействия человека с космосом. Все, что мы делаем – это подготовка к будущему переселению человечества в эти безграничные просторы.

Мне мешает наблюдатель, сидящий во мне. Но какой же чудовищный космический наблюдатель сидит в Вене!

Он грустно закончил:

– Наверно, бессмысленно призывать к самопознанию. Прояснит мозги только смертельное потрясение, когда все очнутся и увидят, что соскальзывают в пропасть.

16

Я влюбился со всей страстью отчаянного одиночества. Встречался с Юлей, где нас не могли увидеть знакомые. Мы, не зная куда идти, бродили по набережной, куда я убегал с Веней и Батей, и я обнимал ее, прижимая к парапету. Заходили в мою любимую выставку-галерею старого "современного искусства", как ее называли с начала века. Я останавливался у коллажа Энди Уорхола – ряда одинаковых цветных портретов ушедшей знаменитости.

– Это образ нашего искусства, повторяющего осколки идей прошлых эпох.

Юля отвечала невпопад, стреляя в стороны глазками, с готовностью кивала, и с облегчением шла за мной к следующей картине. Это было длинное по ширине полотно – черные кляксы с гармоническими брызгами на вечном белом фоне – художника-абстракциониста, пытавшегося избавиться от натуралистических картинок-представлений, чтобы выразить метафорой суть своего мироощущения. Так он шел к себе.

– Чувствуешь музыку осени, тонкой, с облетевшей листвой деревьев?

Я впервые увидел, что она насупилась.

– Ты меня, земную, не видишь.

"Вот так штучка! – с восхищением подумал я. – Умеет показать зубки." И увидел в ней такую женскую трезвость, сидящий в ней кулачок взрослой женщины, что казалось, она знает что-то сущностное гораздо глубже, чем я.

Юля смотрела на меня с жалостью. Наконец, не выдержав, увела меня из этого опасного места.

Она повела меня, где прохладно, в театр танцев на льду. Единственный вид спорта, превративший тело и музыку в полет, который любили все живущие в зоне отчуждения.

Это было действительно чудо. Юная девушка в голубой юбочке – вылитая Юля! на руках долговязого партнера в черном (я на мужиков не смотрю), взлетала надо льдом, закружившись так, что стала прозрачной как крылышки стрекозы, ее юбочка задиралась, обнажая чудесную попу, точь-в-точь как у моей любимой. Если человечество когда-либо выражало самое прекрасное в своем физическом облике, юное чудо жизни, то это была она. И в обожании ее зрителями она, казалось, сама в безумном танце выражала любовь к ним.

Но по-настоящему Юля оживилась только в супермаркете. Она рылась в молодежной одежде – по сути, накладных латах, подчеркивающих таинственные прелести молодого тела. Мне плевать было на товары, я ничего в них не понимал, и в примерочной кабинке лез целоваться. Но она досадливо отмахивалась. Я чувствовал себя, как на одном корпоративе с девушкой, когда мы в толпе, с бумажными тарелками в руках, боясь опрокинуть содержимое друг на друга, не знали о чем говорить, и с облегчением потерялись в толпе.

Неужели ей нужно от меня что-то другое? Сейчас изменились отношения в любви. Девушки инстинктивно стремятся к «папику», из заботы о продлении прочного рода, не хочет любви в хижине. Или это просто ревность?

Что такое любовь? Слава богу, я уже мог на эту тему рассуждать. Случайность, когда внезапно угадываешь самого близкого человека? Любимые всегда случайны. Встречаешь ту, на кого положил глаз, и вот – любовь. То есть прирастаешь к тому, кого узнаешь мгновенно.