Драма жизни Макса Вебера

Но вернемся в те послевоенные годы. Еще одним выразительным макрополитическим шагом Вебера стала его реакция на требование союзников к Германии в качестве условия мира выдать военачальников, государственных деятелей, развязавших войну, а также императора. Вебер, возмущенный таким унижением Германии, выступил с призывом к начальнику Генерального штаба побежденной германской армии генералу Людендорфу совершить экстравагантный политический шаг. Что бы я сделал в положении ответственного вождя, спрашивает он. Я добровольно перешел бы Рейн, сдался бы в руки американских властей и потребовал бы права выступить перед международным судом. Это был бы акт «суверенного этического самоутверждения», и этот шаг, скорее всего, освободил бы нацию от неслыханного унизительного требования, произвел бы моральное впечатление на победителей, а внутри страны восстановил бы уважение к тем, кто несет ответственность за поражение. Мало того что Вебер напечатал это в газетах, через свои политические контакты он добился встречи с Людендорфом, чтобы получить реакцию на свое головокружительное предложение. Но они не поняли друг друга. Довольно краткий разговор Людендорфа и Вебера воспроизводится у Марианны (МВ, 536).

Л. (Людендорф): Почему Вы приходите ко мне с этим? Как Вы можете предлагать мне подобное?

В. (Вебер): Честь нации может быть спасена, только если Вы добровольно сдадитесь.

Л.: Наплевать мне на нацию! Такая неблагодарность!

В.: И все-таки эту последнюю услугу Вы еще должны нам оказать.

Л.: Я надеюсь, что мне еще удастся оказать нации более важные услуги.

В.: Тогда Ваши замечания не следует принимать слишком серьезно.

Впрочем, речь идет не только о немецком народе, но и о чести офицерского корпуса и армии.

Л.: Почему Вы не обращаетесь к Гинденбургу? Ведь он был генерал– фельдмаршалом?

В.: Гинденбургу 70 лет, к тому же каждому ребенку известно, что Вы были тогда в Германии первым номером.

Л.: Благодарение Богу!

Разговор принял вскоре политический характер, речь шла о причинах поражения и о вмешательстве верховного командования в политику. Марианна пишет: загнанный в угол Людендорф изменил тему.

Л.: Вот Вам Ваша прославленная демократия! В этом виноваты Вы и «Франкфуртская газета»! Что же стало теперь лучше?

В.: Неужели Вы думаете, что я считаю это свинство, которое мы теперь получили, демократией?

Л.: Если Вы так полагаете, мы можем, пожалуй, прийти к взаимопониманию.

В.: Но и прежнее свинство также не было монархией.

Л.: Что же Вы тогда понимаете под демократией?

В.: В демократическом государстве народ избирает вождя, которому он доверяет. Затем избранный говорит: «Теперь молчите и повинуйтесь». Народ и партии больше не должны вмешиваться.

Л.: Такая демократия может мне понравиться!

В.: Затем народ вершит суд – если вождь совершил ошибки – на виселицу его!..

Беседа велась сначала очень взволнованно, затем спокойно и дружелюбно, наверное, после того, как Вебер выступил со своей какой-то спартанской версией демократии. Но по существу они не понимали друг друга, говорит Марианна. Конечно, не понимали! Генерал, наверное, думал: «Что этот дурак профессор явился сюда со своим дурацким предложением!» А Вебер думал: «Сапог сапогом! Разве он может что-то понять!» В общем, Вебер был глубоко разочарован, резюме его было: «Пожалуй, для Германии лучше, чтобы он не сдавался. Впечатление от его личности может быть неблагоприятным. Враги вновь придут к заключению: „Жертвы войны, которая лишит влияния этого типа, были не напрасны!“ Теперь я понимаю, что мир протестует, когда такие люди, как он, ставят ему сапог на затылок. Если он опять будет вмешиваться в политику, с ним надо беспощадно бороться» (МВ, 537). Вообще-то это требование к Людендорфу само по себе было настолько нереалистичным, что приходит в голову предположение, что Вебер и не мог рассчитывать на то, что оно будет принято и реализовано. Скорее всего, оно рассчитано было на внешний успех, на поднявшуюся в прессе и общественном мнении волну, как сейчас иногда говорят, на хайп и ни на что более! Оно должно было привлечь внимание не столько к Людендорфу, сколько к самому Веберу. Иначе просто невозможно объяснить этот политический кунштюк со стороны глубоко образованного профессора и опытного (нет, не политика, но) журналиста и публициста.