Важно, что в таком реалистическом и здравом отношении к морали и жизненным ценностям молодой Вебер полностью совпадал со своим отцом. Он был, возможно, глубже, чем отец, в понимании морально-этических проблем, но, как видно из сказанного, скорее совпадал, чем не совпадал с отцом в жизненных установках. А отец был, как мы уже писали, жовиальным, легким, удачливым человеком, которому «в каждом путешествии светило солнце» (слова Марианны), а также светили, наверное, и улыбки женщин, что, может быть, не всегда способствовало семейному миру и благополучию. Все шло к тому, что отец и сын будут если и не любить, то хорошо понимать друг друга. Но случилась роковая ссора, и сын не просто поспорил с отцом, но отчитал и унизил его в присутствии женщин и выгнал из своего дома. Женщины остались с сыном. Вскоре отец умер. Не надо быть последовательным фрейдистом, чтобы увидеть в этом событии структурные признаки «первопреступления». Как сказано у Фрейда в книге «Тотем и табу» и в других, на заре истории первобытный человек жил в орде, где господствовал вожак, как сказали бы теперь, альфа-самец, которому принадлежали все женщины, а все другие самцы были его сыновьями, не имеющими права на женщин. По отношению к отцу сыновья испытывали амбивалентные чувства: они восхищались его силой и ненавидели его. Однажды уязвленные своим бесправием сыновья сговорились и убили отца. Это и есть
Фрейд опубликовал свой, как теперь говорят, миф о первобытной орде в 1913 г., так что молодой профессор Вебер в 1897 г., выгоняя своего отца, а потом узнав о его смерти, еще не мог представить, что воспроизводит первопреступление. А позже, когда в 1928 г. Фрейд опубликовал очерк «Достоевский и отцеубийство», дающий некоторые понятийные инструменты для возможного понимания произошедшего с Вебером, Вебер уже восемь лет как умер. Фрейд и Вебер в общем и целом прошли мимо друг друга. С психоанализом вообще Вебера свела судьба благодаря Отто Гроссу через посредство Эльзы Яффе. Но это произошло через десять лет после «отцеубийства», и реакцию Вебера на психоаналитические построения Гросса (с. 173) диктовало не столько зрелое размышление, сколько раскаленная ревность. Нам же надо выяснить, как и когда случилось, что в сознании Макса Вебера-младшего произошла коренная смена ценностей, он утратил «улыбающуюся терпимость», как это сформулировала Марианна, по отношению к собственным и чужим слабостям и внутренне присвоил себе право судить и наказывать других, и прежде всего собственного отца.
Напомню, что сдержанно критические суждения пока еще относительно свободомыслящего Вебера о духовной атмосфере дома Баумгартенов относятся либо к 1883/84 г., когда он проходил одногодичную службу в Страсбурге, либо к 1885 г., когда он там же готовился к унтер-офицерскому званию, либо к 1887 г., когда он проходил еще один курс и получал звание обер-лейтенанта ландвера. Первый и последний варианты по ряду причин маловероятны – так что это был скорее всего 1885 г. Женитьба, когда он уже выглядит строгим моралистом и рабом этического закона, состоялась в 1893 г. За эти восемь лет (с 1885 г.) мировоззрение Вебера изменилось глубоким образом. Изменилось не только содержательно, но даже стилистически. Достаточно сравнить здравый и точный функциональный стиль соображений относительно жизни баумгартенского дома и вычурно символистский стиль письма Марианне. Марианна в мемуарах старается показать, что эти изменения естественны, ибо отец фактически становился все хуже в своем поведении и отношении к матери, а Вебер-младший все больше и лучше понимал как благородство и высокие достоинства матери, так и безобразное с точки зрения новейших веяний поведение отца. Вебер активнее проникался требованиями движения за равноправие женщин, за допуск женщин к образованию и на гражданскую службу. В эту эпоху раннего феминизма Вебер частично под влиянием Марианны, но и независимо от нее становился постепенно едва ли не бо́льшим феминистом, чем сами тогдашние феминистки (поэтому он впоследствии так неистово обрушился на Руге). Постепенно в его сознании полюс матери и Марианны становился светлым полюсом мира, а полюс отца – темным и черным. К тому же, если предположить, что в этом совершенно зрелом возрасте и в профессорском звании он уже знал тайну матери, легшую тревожным знаком на всю ее жизнь (а он, конечно же, ее знал), он мог бы своего легкомысленного отца отождествить еще и со «сладострастным негодяем» Гервинусом. Тогда контраст становился еще сильнее.