Драма жизни Макса Вебера

«По-фрейдистски» все это формулируется совсем иначе. Сын любит мать и хочет спасти ее от отца и владеть ею, отец стоит на пути этой любви, и сын желает устранить отца, но боится наказания – кастрации. В ссоре сын убивает отца, но им овладевает чувство вины. Как говорит Фрейд в очерке о Достоевском, «отношение между личностью и отцом как объектом превратилось, сохранив свое содержание, в отношение между Я и Сверх-Я. Новая постановка на второй сцене»[7]. И эта постановка не кончается похоронами и поездкой на отдых, она – навсегда. Она становится судьбой. Практически вся дальнейшая жизнь Макса Вебера получает свое – психоаналитическое – объяснение, если принять во внимание эту постановку «на второй сцене», то есть в области бессознательного. Во-первых, это «страшная болезнь» Вебера. У Достоевского ведь, как известно, своя болезнь; в цитируемом очерке Фрейд называет прямым следствием пережитого им отцеубийства эпилепсию – morbus sacer, «священную болезнь», наложившую свою роковую печать на всю жизнь писателя. Она «священная», потому что в Средние века воспринималась как свидетельство одержимости божественной или демонической силой. Эпилептический припадок в этом смысле, пишет Фрейд, «равноценен наказанию». Я пожелал смерти другому, с которым ранее себя идентифицировал, а теперь я сам стал этим другим и сам умер. Психоанализ утверждает, что этот другой для мальчика обычно отец и именуемый истерией припадок является, таким образом, самонаказанием за пожелание смерти ненавистному отцу. Нетрудно предположить – даже удивительно, насколько это нетрудно, – что припадки Вебера, о которых речь пойдет в следующей главе, являлись формой такого самонаказания. Да, конечно, болезнь Вебера, перевернувшая все его существование, не сопровождалась, как известно, эпилептическими припадками, но в ней наблюдались специфические ночные припадки, родственные эпилептическим, подробно описанные далее (с. 77). И главное, как ни относись критически к средневековым представлениям об одержимости демоническими силами, невозможно пренебречь собственными веберовскими описаниями своих ночных страданий (в передаче Марианны) как «прихода демонов». Разобраться в этом нам еще предстоит.

Две матери Макса Вебера

Но нельзя закончить историю ссоры с отцом, не задав себе и не ответив на еще один вопрос. Архетипическая драма отцеубийства предусматривает наличие трех действующих лиц: отца, матери и сына. А в нашей мизансцене ссоры с отцом задействованы четверо. Когда отец был изгнан, Макс-младший остался с двумя женщинами. Вроде бы понятно, почему там оказалась Елена, она – мать Макса. Но мифологический архетип предполагает троих. И вот вопрос: что там делает Марианна?

В истории молодого Макса Вебера, как она описывается Марианной и представляется из разного рода суждений и писем, остается слишком много темных мест. Прежде всего остаются неизвестными его отношения с эротической стороной жизни. С одной стороны, он представляется крайне страстной натурой, иногда даже не могущей справиться с самим собой (что бы это ни значило: «справиться с самим собой»!). Вот Марианна утверждает, что «ему приходится преодолевать демоническую страсть, которая время от времени с уничтожающей силой прорывается» (МВ, 152) – это когда Макс еще до женитьбы живет в Шарлоттенбурге у матери. И Марианне он говорит в письме, которое мы цитировали: ты не знаешь, как я «мучительно и с меняющимся успехом пытаюсь обуздать страсти, которые природа заложила в меня» (с. 17). Что представляют собой эти демонические страсти, как они «прорываются» и как этот, по выражению Марианны, «колосс» их обуздывает? По общему мнению Елены и Марианны, он их обуздывает силой духа: Елена «видит, как он силой своего духа и напряженной воли сохраняет власть над собой» (Там же). Сколь бы сомнительной ни казалась возможность силой духа и воли совладать с демонами, которых насылает природа («страсти, которые природа заложила в меня»), еще больше поражает противоречие в позиции самого Вебера. Он все время твердит о «резиньяции», об отказе от страстей. Марианне он пишет: «В течение многих лет я не думал, что сердце молодой девушки может принять мою трезвую сущность» (с. 17). Как это нужно понять вместе – «трезвую сущность» человека, одержимого «демоническими страстями»? И дальше совсем загадочно: он ощущал «постепенно вырастающее из темных глубин жизни таинственное чувство, что ему вообще не дано принести счастье женщине» (с. 24).