Драматические произведения. Мемуары

Что ждет нас, господа, если, воспользовавшись фиктивным договором, вы выступите на защиту моих прав в Голландии вместо того, чтобы отстаивать там ваши собственные, и не сможете переправить оружие в Дюнкеркк устраивающему вас сроку? Вы выиграете хотя бы то, что помешаете врагу воспользоваться им против вас в этой войне; я же, лишенный всех средств, получу в вознаграждение за мою службу отечеству лишь чудовищное количество оружия, которое не смогу никому продать, поскольку оно уже никому не будет нужно!Я буду разорен, уничтожен; вы, разумеется, этого не хотите.

Мне возражают, господа, что, расторгая договор, заключенный со мной г-ном де Гравом, вы берете на себя ответственность!

Да, вы понесете ответственность, если, расторгнув купчую, допустите продажу противникам оружия, купленного для вас. Но не в том случае, если вы заключите взамен бесповоротную сделку, гарантирующую вам, что оружие не достанется противнику; поскольку оно будет признано национальным достоянием, голландцы уже не посмеют (если только они не объявят вам войны) открыто терпеть, чтобы вам на их территории было нанесено оскорбление столь серьезное, коего сообщниками они окажутся! Вот как должен быть поставлен вопрос об ответственности министровв этом деле.

Что касается вчерашнего совещания, то вот его краткое резюме. Я предложил вам, господа, поставить оружие — в самом деле, а не фиктивно — в Тервере, а не в Гавре, по мотивам, изложенным выше; в противном случае вы должны заявить, что расторгаете договор, заключенный де Гравом, что не нуждаетесь более в оружии для Франции, предоставляете мне полную свободу вернуть себе вложенные средства, где, когда и как это окажется возможным, и выплачиваете должную неустойку!Умоляю вас, господа, благоволите не задержать ответ; ибо я подвергаюсь ужасным опасностям, которых вовсе не заслужил мой горячий патриотизм!Вы были столь добры, что сами признали это вчера.

Примите, господа, заверение в искреннем уважении достойного и весьма удрученного гражданина.

Подпись: Карон де Бомарше».

Три дня я не получал никаких сообщений. Я попросил г-на де Лаогазайти в министерство иностранных дел. В ответ он принес известие, что на тот же вечер назначена его встреча с тремя объединенными комитетами: дипломатическим, по военным делам и Комитетом двенадцати.

— Ну что ж! Поглядим, — сказал я ему, — насколько чистосердечны министры: комитеты ведь следят за ними не менее пристально, чем я.

Лаоготправился на заседание комитетов; он объяснил там (ко всеобщему удивлению), каковы препятствия — французские и голландские, — задерживающие ружья в Тервере. Содержание его речи (почерпнутое из моего письма министрам, из моего прошения голландскому правительству и жалкого ответа этого последнего, положенных на стол) ясно осветило дело и показало его неотложность; его выступление, его выводы сводились к следующему: что для меня, как купца, гораздо выгоднее, чтобы мне вернули право распоряжаться моими ружьями; что в этом случае я через неделю верну пятьсот тысяч франков ассигнациями, которые мною были получены, так как в течение четырех дней со мной рассчитаются наличными в дукатах за всю партию оружия,по ставке двенадцать с лишним флоринов за штуку. Он добавил, что ему самому предлагали тысячу луидоров, и даже больше, чтобы он попытался меня к этому склонить. Но он заверил господ членов комитетов, что (как патриот) я предоставляю им решить, нуждается ли Франция в этой партии оружия, исходя не из моих интересов,но из интересов нации.

Можно ли было выразиться великодушнее от моего имени?

Затем г-н де Лаогвыслушал чтение лестного для меня письма нашего посланника в Гааге, которое г-н Шамбонасимел справедливость направить трем комитетам. Да, лестного для моего патриотизма!И стяжавшего мне то горячее одобрение комитетов, о котором я упоминал в своей защитной петиции. Вот это письмо; я испросил его точную копию в министерстве иностранных дел, когда оно еще не относилось ко мне так странно, как это повелось с момента воцарения в нем г-на Лебрена.

«От господина де Мольда господину Дюмурье, министру иностранных дел.

Дано в Гааге, 2 июня 1792, 4-го года Свободы.

Сударь!