Драматические произведения. Мемуары

«Гаага, сего 6 ноября 1792 года.

Гражданин министр!

Если моё письмо от 16 октября было вручено Вам моим старшим приказчиком, Вы убедились, что тотчас по прибытии сюда я счёл своим долгом выполнить все обещания, связанные с каверзным делом о шестидесяти тысячах ружей. Сегодня я имею честь сообщить Вам, сударь, что я принудил моего поставщика, весьма проавстрийски настроенного, хотя он и голландец, — или именно потому, что он голландец, — передать мне законным образом на этой неделе, самое позднее на следующей, весь груз оружия, который уже так давно оплачен: я возлагаю на него ответственность за препятствия, чинимые вывозу ружей голландской политикой, поскольку я (как негоциант) намерен иметь дело только с человеком, продавшим мне оружие, а отнюдь не с их высокими инстанциями, от которых мне нечего требовать, — заявляю ему я, — тогда как он обязался, напротив, поставить мне оружие на вывоз, а не для какой-либо иной цели. Он отвечает мне с забавным замешательством, что моя логика столь же точна, сколь неумолима. И что он, готовясь передать мне ружья как таковые, предпримет всё возможное, чтобы помочь мне быстро получить разрешение на вывоз, чему не может воспрепятствовать существующее положение наших политических дел, — говорит он. А я отвечаю: «Я на это надеюсь».

Будьте уверены, сударь, я не нанесу ущерба доброму имени г-на де Мольда, у которого в Гааге и без того хватает неприятностей (я собираюсь поговорить об этом с Вами через минуту). Я намерен использовать только свои возможности, как негоцианта и гражданина свободной страны. Посланник будет лишь поддерживать мои требования своим присутствием, будучи уполномочен на это французским правительством. Но я имею честь предупредить Вас, сударь, что мне нечего ответить, когда мой поставщик, в свою очередь, говорит, что я не вправе предъявлять ему гражданский иск, пока я сам не выполнил непременного условия внести залог в размере пятидесяти тысяч немецких флоринов, поставленного им мне, поскольку он сам взял на себя подобное обязательство перед императором. И г-н де Мольд настолько отдаёт себе отчёт в неоспоримости этого довода, что не поддержит моих усилий, если это предварительное условие не будет мною выполнено, потому что высокие инстанции ответят ему так же чётко и жёстко от имени моего поставщика, как сам поставщик отвечает мне.

Я предполагаю, сударь, что Вы уже послали г-ну де Мольду или мне этот залог, с которым так долго мешкали, но без которого бессмысленно начинать какие-либо энергичные действия; ибо для того, чтобы уличить другого в неблаговидном поведении, я прежде всего не должен быть уличён в нём сам. В этом мы с г-ном де Мольдом согласны, и Вы, сударь, конечно, тоже? Мы ждём этой важнейшей бумаги, которую Вы поручились мне не задержать, когда я покидал Францию, иначе я не почёл бы должным выехать.

Возвращаюсь к г-ну де Мольду и прошу Вас простить меня, если я выхожу на мгновение за рамки моего частного торгового дела, чтобы коснуться политики! Но я, сударь, прежде всего — гражданин, и ничто, затрагивающее Францию, не может быть мне безразлично. Мне не хотелось бы, однако, чтобы г-ну де Мольду стали когда-нибудь известны мысли, которыми я поделюсь с Вами; я опасался бы, что он может принять меня за шпиона, подосланного сюда, или за человека, делающего политику за его счёт, не будучи на то никем уполномоченным.

Сущая пытка, на которую осуждён здесь французский посланник, непрерывное распинание, которому он здесь подвергается, сохраняя гордость и никому не жалуясь, может отбить всякую охоту заниматься политикой. Какими только мерзостями его тут не потчуют с утра до вечера! Нужна, право, сверхчеловеческая добродетель и непреоборимый патриотизм, чтобы не схватить семимильные сапоги и не удрать! Я вижу, как он, страдая от подобного существования, черпает утешение в каторжной работе и управляется самолично со всеми обязанностями, а обязанности немалые, в особенности если учесть, что он вынужден действовать скрытно и располагает самыми жалкими средствами из всех, которые когда-либо были даны представителю какой-либо державы в стране, куда сходятся нити всего Севера, в этом важнейшем, на мой взгляд, средоточии европейской дипломатии, где завязываются и развязываются все интриги различных коалиций. Другие послы блистают, подкупают, швыряют деньги, выставляют себя напоказ; один г-н де Мольд доведён до состояния самого жалкого, хотя и облагороженного его республиканскими манерами, и он давно стал бы предметом всеобщего глумления, если бы не опирался с таким талантом на чувство собственного достоинства. Честное слово! Он внушает мне сострадание, и я с трудом могу поверить, что такое его положение не вредит нашим делам.

Позавчера трое или четверо богатых амстердамских негоциантов говорили мне, что ему ещё придётся хлебнуть горя, если правда то, о чём сообщают из Берлина… (Здесь я рассказывал о факте, не имеющем отношения к делу о ружьях.)

Не зная, как затронуть предмет, столь щепетильный, с г-ном де Мольдом, я порешил прежде всего написать Вам. Последствия могут быть самые печальные. На этом предупреждении заканчивается, сударь, миссия, взятая мною на себя по собственной инициативе. Вы мудры и сдержанны, Вы не уроните меня в глазах нашего бывшего посла…

Возвращаюсь теперь к моим собственным делам. Мне сообщают из Парижа, что гнусный протест, наложенный мелкими жуликами на деньги, которые мне полагалось получить в военном ведомстве, признан парижскими судами безосновательным и неправомочным, а мошенники приговорены к возмещению нанесённого мне ущерба. Именно эти грязные козни, этот гнусный протест, заявленный по наущению других бандитов, только и помешал мне получить в июле те двести тысяч флоринов, за которые я расписался в договоре как за выплаченные мне министром и задержка которых нанесла такой урон моему делу с ружьями и всем моим другим делам. Я дал домой распоряжение, чтобы Вас, как временно исполняющего обязанности военного министра, уведомили о снятии протеста; я не могу, сударь, терпеть долее то бедственное положение, в которое меня поставили, принудив перед отъездом отнести банкиру малые деньги, отложенные мною на чёрный день, поскольку иначе мне не на что было бы здесь жить.

Прекрасная затея посадить меня в Париже в тюрьму, под секрет, для расследования дела о ружьях, а затем разгласить это в газетах, имеющих скандальную репутацию, привела к тому, что из Голландии были отозваны аккредитивы, которые даны были мне банкирами, так как они видели во мне человека, уже убитого или, во всяком случае, вынужденного бежать. Мой кредит был подорван, и я должен признаться, что некоторые подробности пережитого мною во Франции заставляют многих в Голландии считать меня эмигрантом, а это отнюдь не способствует восстановлению здесь моего кредита. Никогда ещё патриотический поступок не причинял такого зла ни одному французскому гражданину!

Когда будут оглашены все подробности, тогда непрерывные преследования, которым я подвергался, будут столь же непонятны всем, как они были непонятны комитетам, давшим мне столь лестные свидетельства.

Поскольку протест снят, я умоляю Вас, сударь, дать мне возможность должным образом завершить начатый мною труд. Если Вы пошлёте мне хотя бы пятьдесят тысяч флоринов через г-на де Мольда, как Вы обещали при моём отъезде, я не ударю в грязь лицом в Голландии: не нуждаясь более ни в чьей здесь помощи, я покажу, какой я гражданин.

Если Вы сочтёте, сударь, уместным вручить Ваш ответ моему старшему приказчику, который передаст Вам это письмо, он дойдёт до меня надёжней, чем любым другим известным путём.

Примите заверение в уважении от гражданина, который Вас высоко ставит, хотя и не щедр на восхваления.

Подпись: Бомарше

.