Драматический взгляд. Пьесы

Натан: Нет, меня там не было. Когда я узнал про Египет, то пошел к гарнизонному врачу, Левке Гринбергу, и все ему рассказал. Бутылка коньяка завершила дело, хотя, похоже, Левка мне не поверил. Но он мне честно диагностировал почечные колики и в Египет ребята поехали без меня. А "Эйлат" потопил расчет Витьки Кондакова. Мы были с ним друзьями, а вот после "Эйлата" наша дружба куда-то делась и совсем не по его вине. Хотя он не смаковал и не хвастался. Спокойно и деловито он рассказывал как вводил координаты, как отслеживал захват цели. Рассказ его был методичен и профессионален, а мне все время хотелось заехать ему в морду, хотя он ни в чем не был виноват.

Альгис: Тоже раздвоение личности в своем роде.

Натан: Наверное. Мне потом долго снилось как будто это я ввожу координаты и фиксирую захват цели, а интеллигентный египетский офицер спокойно отдает приказы, причем по-русски.

Альгис: Чужая жизнь. Ее надеваешь как пиджак, как перчатку. А она прирастает к тебе как кожа и не сбросить. Так что-же все таки с лейтенантом Клокке?

Натан: Клокке…Теперь я понимаю, что он увидел там в Понарах глядя мне в лицо. Наверное он увидел там Пашку Вуколова. И ему показалось забавным избавиться от Натана Йозефавичуса таким необычным способом.

Альгис: Дал маху наш Энрикас. Никуда твой Натан не делся.

Натан: Ты думаешь? Кроме Левки Гринберга, свою историю я рассказал обеим своим женам. Первая не поверила, да и Бог с ней. А вторая только засмеялась и сказала: ну какой же из тебя еврей, даже если ты им и был когда-то. Но это было давно. А теперь мы с ней иногда пытаемся говорить на идиш, Она знает-то с десяток слов, да и я многое позабыл.

Альгис: יהודי, דבר עברית

Натан: Тебе виднее, ты у нас тут главный еврей. Кстати, как у тебя с обрезанием?

Альгис: (пародирует местечковый акцент) Ви-таки будите смеяться. (нормальным голосом) Я это сделал еще в Ленинграде перед тем как … ну ты понимаешь… Фирочка. Пошел я в мечеть на Горьковской и наплел там сам не помню что. Потом болел неделю.

Натан: Вот повеселился бы Рувен. Настоящий Рувен.

Альгис: А ты знаешь, как умер Рувен? Настоящий Рувен?

Натан: Его застрелил Энрикас. Я стоял в другом конце шеренги и не мог видеть, но я слышал. Ты говорил, что Энрикас выстрелил ему в лицо? Не в затылок, а именно в лицо?

Альгис: Именно так. И тогда я в первый раз увидел как лейтенант Клокке растерялся. А ты знаешь как умер Энрикас Клокке?

-– Интермедия (смерть Энрикаса Клокке ): Понары 1941. Альгис (Рувен) и Энрикас Клокке (кепи вермахта) потом Парагвай 1947. Альгис (Рувен) и Энрикас Клокке (панама). –

Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось направлять пистолет на человека? Происходит странное… Оружие становится продолжением твоей руки. Более того…Сама твоя рука становится оружием, десницей Бога, мечом архангела. Изумительное ощущение!

Рувен: Вы когда-нибудь смотрели в ствол пистолета? В этот миг кажется что все: предметы, чувства, сама жизнь, все это собралось, скукожилось там, на обрезе ствола. И трудно оторвать взгляд…Трудно, но надо.

Энрикас: Вам когда-нибудь приходилось видеть человека глядящего в ствол пистолета? Он смотрит туда заворожено как кролик на удава, как англичанин на овсянку. Все они становятся одинаковыми в этот момент. Я, а вернее – мой люгер – великий интернационалист. Под его немигающим взглядом Файенсоны становятся Лошоконисами, а Лошоконисы – Файенсонами. С не меньшим восторгом я убивал бы Вайткусов, Сидоровых, Геббельсов или Смитов. Но приходится довольствоваться тем, что есть. А потом я обхожу их и стреляю им в затылок.

Рувен: Мне следовало бы закрыть глаза или отвести взгляд, смотреть на облака, вдаль, в никуда…

Энрикас: Потом они с трудом отводят взгляд, закрывают глаза или смотрят в небо, в сторону.

Рувен: Но я посмотрел на тебя. Не знаю почему.

Энрикас: Но ты посмотрел на меня. Это было необычно и немного меня насторожило.

Рувен: Мне хотелось выкрикнуть какие-нибудь грозные обличающие слова

Энрикас: Я ждал обличающих слов.

Рувен: Но у меня не было таких слов. ..Мне, наверное, следовало броситься на тебя и задушить голыми руками.

Энрикас: Я ждал , что ты бросишься на меня. Больной, голодный человек против тренированного бойца.

Рувен: Но это было бы смешно – а я не хотел быть смешным..

Энрикас: Мне стало немного не по себе. Ведь я думал что знаю этих евреев, а тут…

Рувен: Тут я улыбнулся. Улыбка получилась немного смущенной, ведь я просто не знал что делать.

Энрикас: A я растерялся. Нет, конечно же я этого не показал. Мне следовало выстрелить ему в затылок и покончить с этим делом. Но тогда пришлось бы обходить его, eго тело, эту его смущенную улыбку, которая почему-то казалась мне улыбкой превосходства и которую, я почему-то был в этом уверен, я видел бы даже глядя Рувену в затылок. Почему? Не знаю. И я выстрелил ему в лицо. Слишком поспешно выстрелил наверное – это я понял по лицам литовцев.

Рувен: О, да! Они это видели, они все это видели. .