Драматический взгляд. Пьесы

Энрикас: Все годы войны я старался забыть Рувена, его улыбку и свою растерянность. Пока наши войска были на берегах Волги, мне это почти удавалось, но по мере того как фронт приближался к Вильнюсу все чаще ко мне начал приходить Рувен.

Рувен: Я улыбался немного смущенно, ведь я не знал как поступить.

Энрикас: Он приходил по ночам и я не мог заснуть. Ох, эти ночи без сна.

Рувен: Но я ведь только улыбался и больше ничего.

Энрикас: А весной 45-го я побежал. Мы все побежали. Это не сразу было заметно… Эффектные мужчины, с пронзительным блеском серых глаз и гордой выправкой, которую правда портило отсутствие формы… Казалось мы идем куда-то с величием, или по-крайней мере, с достоинством.

Рувен: Но они бежали, сами не замечая этого.

Энрикас: (снимает кепи и надевает панаму) И мы побежали на юг, туда, где смуглые средиземноморские люди, с трудом понимающие по немецки, смотрели на нас со смесью страха и ненависти. Но и там…

Рувен: Да, и там я улыбался тебе каждую ночь. А что еще я мог сделать?

Энрикас: И сна не было…Ржавый трюм корабля продолжил мой бег через соленый океан и привел меня в город огромных портальных кранов и людей не понимающих ни по-немецки, ни по-литовски. Эти люди смотрели на меня без страха и ненависти, лишь презрение я видел в их глазах. А Рувен…

Рувен: Я всего-лишь улыбался.

Энрикас: Тогда я снова побежал. Нас было несколько. Пронзительный блеск в наших глазах успел потускнеть и гражданская одежда уже изрядно попортила гордую выправку. В закрытом фургоне нас повезли на Север, к великим водопадам Игуасу.

Рувен: Но водопадов ты не увидел. В другом фургоне они пересекли границу.

Энрикас: Этот фургон провез нас через древний Асунсьон

Рувен: Но ты не увидел и его.

Энрикас: ..и наконец мы оказались в поселке, затерянном глубоко в джунглях, где молчаливые индейцы растили чудесную траву.

Рувен: Ох уж эта трава !

Энрикас: Она позволяла так хорошо забыться, что Рувен уже не приходил.

Рувен: Вообще-то я приходил, но он меня не видел…ничего он больше не видел.

Энрикас: Потом люди узнали…Они избили меня а затем объяснили что эта трава не для высшей расы…потом опять избили. А ночью пришел Рувен. Он улыбался.

Рувен: Я всегда улыбаюсь, ну что я еще могу?

Энрикас: Как это было невыносимо…Длинные, унылые, парагвайские ночи без сна.

Рувен: Я понимаю.

Энрикас: Долго…слишком долго. Но наконец все закончилось.

Рувен: А вот теперь я не понимаю.

Энрикас: Очередной ночью пришел Рувен и воткнул мне в сердце раскаленную иглу.

Рувен: Нет, нет – это был не я!

Энрикас: Как это было больно! Но боль быстро прошла и я понял что теперь я наконец-то сумею заснуть. А Рувен…

Рувен: Я улыбнулся ему напоследок.

-– Конец интермедии –

Альгис: Вроде бы все так повернулось, что я тоже судил тебя и тоже приговорил к жизни. Но вряд ли я имею право…

Натан: (неуверенно) Нет, не имеешь.

Альгис: (приподнимается) Послушай Натан! Да, я прожил чужую жизнь. Я сам себя приговорил к ней. Сам себе прокурор и сам себе судья. Я присудил себе пожизненное, без права на апелляцию. И я отмотал свой срок от звонка и до звонка. Правда ведь что я не ссучился и не предал, правда?

Натан: Чего ты ждешь от меня? Прощения? Да, Альгис, твоя жизнь впечатляет, почти-что умиляет. И я верю что ты искренен. И Габи с Фирочкой свидетельствуют в твою пользу. Возможно, я говорю – возможно – я готов тебе многое простить, как и учитель Лошоконис, как Рувен, как остальные. Простить, но не забыть, конечно. Впрочем, тебе ведь не наше прощение нужно.

Альгис: А чье прощение мне нужно?

Натан: Знаешь Альгис, возможно Павел Вуколов и тупой солдафон, но Натан Иозефавичус о(оо)х как непрост. А может наоборот: Натан всего лишь примитивный местечковый еврей, зато Павел – мудрый русский мужик. В общем, один из нас ясно видит, что скрывается за твоими шуточками и показным цинизмом. Отсюда и еврейская грусть в твоих литовских глазах.

Альгис: Старый ты проницательный хрен. Да, пусть бы даже все простили, но остается еще один. …

Натан: Самый непримиримый и самый требовательный…

Альгис: Да, Альгис Вайткус… Он не простит никогда. Не простит себе самому. С этим мне придется смириться и с этим я уйду.

(долгая пауза)

Натан: Теперь, через много лет, я понял как прав был учитель Лошоконис посадив нас за одну парту.

Альгис: Да…Учитель Лошоконис.

Натан: Что-ж, ты отмотал свой срок. А я? Я ведь тоже прожил чужую жизнь.

Альгис: Ты убивал детей? Ты стрелял людям в затылок? Ты потопил "Эйлат"?

Натан: Нет, но разве этого достаточно?

Альгис: По крайней мере – не так уж плохо. А если чужая жизнь стала твоей, так прими ее как свою. Не так-ли, Павлик?

Натан: Может и так, но не проси называть тебя Рувеном.

Альгис: Не попрошу. Но я очень, очень хочу попросить тебя о другом…Ты знаешь, всевышний не обделил меня в моей новой жизни. Быть отцом девочек это просто замечательно. И они родили мне внуков, но внуки еще маленькие, а сыновей у меня нет. (приподнимается) Ты понимаешь?

Натан: (неуверенно) Не совсем.

Альгис: Натан, скажи…ты прочтешь по мне Кадиш?

Натан: Нет…Что-ты… нет, Рувен, нет ?! (последнее слово звучит неуверенно)

-–

Как на подмостках лицедеям