Драматичні твори

Вагнер. Да, и эти руки достали меня в Веймаре... И вот я снова беглец. Бросив милый город и милый театр, бросив Тангейзера и свою дирижерскую палочку я снова бежал, не смея больше ступить на немецкую землю. Я должен бежать за границу... в Париж... бежать, унося на сапогах пыль немецкой земли, а в сердце — милые немецкие саги, родную немецкую печаль... О, вы, дорогие мечты... Мечты лесов и полей, мечты звезд и луны, вечерние мечты о деревенском колоколе, который звонит сигнал гасить огни, о милой немецкой девушке, которая улыбается так нежно, с такой материнской лаской. (Целует руку Веронике, низко склонив голову. Потом подымает ее с новой энергией.)

В е р о н и к а. Вы вернетесь, вы вернетесь, мейстер. Вы вернетесь знаменитым, признанным всей Германией.

Вагнер (убежденно). Да, я вернусь! Но пока я изгнанник. И вот о чем я прошу вас, профессор. Мне нужно скрыться на несколько дней,— Лист говорил мне, что у вас есть родственник Вернедорф в имении около Иены.

Эйслебен. Ну, конечно, Вернедорф — брат моей жены.

Вагнер. Так вот помогите мне пробраться к нему и прожить там несколько дней, пока мои друзья достанут мне денег и паспорт.

Вероника. Ну, конечно, чего лучше — у дяди целая усадьба.

Эйслебен. Превосходный случай! _#Как раз сегодня приехал в город приказчик Вернедорфа Миллер. Завтра он поедет обратно и может взять вас с собой. Я напишу Верне-дорфу, а в воскресение приеду сам. А завтра не могу — лекции.

Вагнер. Благодарю вас от всего сердца.

Эйслебен. Я сегодня пойду и разыщу этого Миллера. Он обыкновенно пропадает в трактире «Золотого Гуся», там и его лошади. Бездельник, пустая голова. А потом поужинаем, выпьем бутылочку, другую, а завтра и в путь. Ну, а пока до* свидания, посидите с дочкой, она вам поиграет на фортепиано. Да, что-то хотел вас спросить, все время думал, ну, ничего, потом вспомню. До свидания. (Уходит налево и сейчас оюе возвращается.) Чья это собака в передней? Какой-то щенок.

Вагнер (быстро). Ах, простите! Я совсем позабыл, это моя собака. (Бежит в переднюю и возвращается со илрнком.) Должно быть, он заснул, бедняга.

Вероника. Ах, какой несчастный щеночек! Где это вы взяли, мейстер?

Вагне р. На последней станции перед Иеной. Он валялся в пыли на дороге и пищал так жалобно и смотрел такими человечьими глазами... Я не мог удержаться.

Верокика. Боже мой, мейстер! Где же вам с ним возиться, когда... ведь вы...

Вагнер (смеясь). Сам не знаю, где преклонить голову... Правда, фрейлейн, глупо, — я сам теперь вижу.-Посмотрите, какой он несчастный, фрейлейн.

Вероника. Бедный, он ничего не ел; смотрите, какие смешные лапы. Папа, я возьму его себе, хорошо? Я сейчас дам ему молока, бедняжке. (Уходит.)

Вагнер. Что за милая девушка ваша дочь, профессор!

Эйслебен (задумавшись). А-а... Э-э... А, вспомнил. Все время думал и забыл.

Вероника вернулась и села.

Эйслебен. Так это не вы сожгли театр в Дрездене?

Вагнер (смеясь). Нет, любезный профессор, это глупая ложь. Рихард Вагнер не сжег еще ни одного театра, хотя многие и заслуживали этого. Да, посмотрите, во что обратились жалкие подмостки театров. В честь каких кумиров зажигаются каждый день огни их рампы? (Увлекаясь.) Каждый вечер загорается тысяча ламп, и нарядная, праздная толпа спешит на эту ярмарку суеты, где дамы показывают свои туалеты, а сытые буржуа переваривают свой обед под звуки сладострастной музыки. Каждый день новая пьеса, каждый вечер открывается касса, и святость искусства измеряется суммой выручки. А бедный поэт — если только его пустили в ЭТО капище Моды — рвет на себе волосы, видя, как плоды его заветных дум кромсаются с двух репетиций равнодушной толпой актеров. А между тем, а между тем, театр был великим. Было время, когда театр был радостным храмом, где благоговейная толпа внимала высокому пафосу, где глубокий энтузиазм потрясал в унисон все сердца, все сердца целого народа. И народ уходил обновленным. Гордая муза трагедии увлекала народ-на вершины человеческого духа, а не бросала искусство в грязь под ноги сытым мещанам, как наш развращенный театр. Та был великий театр древней Греции.

Эйслебен. Верно, прекрасно, доктор!

Вероника. А Шиллер? а театр Шекспира?²¹

Вагнер (горячо). И они зажигали свой жертвенник не в храме, а в том же капище Моды. А музыка, музыка, которая должна была отдать свои чары на служение великому пафосу Драмы? Во что обратилась опера, это слияние всех искусств — живописи, музыка, драмы? Вместо дивной гармонии, в угоду праздным мещанам создается нелепая смесь из дурацких слов, балета и чуждой сюжету музыки.

Эйслебен. Верно. Я всегда говорил, если слова слишком глупы, чтобы .их говорить,— их поют.