Драматургия Югославии

Л а у р а. Я наблюдала за тобой, пока ты стоял у балконной двери, и совершенно точно знаю, что ты лжешь!

К р и ж о в е ц. Лаура, не надо…

Л а у р а. Я совершенно точно знаю, что сейчас ты мне лжешь. Ты думал не только об этом.

К р и ж о в е ц. Лаура, я тебя не узнаю. Пожалуйста, ради тебя самой, ради всего, что нас связывает… наконец, ради простого приличия — я прошу тебя… Ты взволнована, тебе лучше лечь!

Л а у р а (резким движением сбросив со лба компресс и сорвав с себя шаль, вскакивает с кушетки. Крайне раздраженно). Будь добр, без этих благородных поз! Я не сумасшедшая. И я хочу говорить, мне надо высказаться, я действительно сойду с ума, если не выскажу все! Я должна освободиться от этих мыслей. Ты думал обо мне, когда стоял у балкона, да, я знаю!

К р и ж о в е ц (желая ее успокоить). Ну да, Лаура, дорогая, я и о тебе думал! О том, что ты не только не умеешь мне помочь освободиться от моих сомнений и страхов, но, наоборот, усиливаешь их. Твое поведение вселяет в меня тревогу, чудовищную тревогу! Я не узнаю тебя… После вчерашней беседы в твоем салоне в тебе появилось нечто невероятно жестокое. Ну хорошо, Лаура, поговорим, объяснимся, но, я тебя умоляю… (Хочет подойти к ней поближе, но она отталкивает его, хотя и не очень резко.)

Пауза.

Л а у р а (наклонив голову, прошлась к секретеру и обратно). Будь добр, дай мне папиросу!

К р и ж о в е ц. Если ты сейчас закуришь, это будет выглядеть крайне неуместно.

Л а у р а. Да перестань же! Дай мне папиросу!

Крижовец предлагает ей папиросу из своего портсигара, лежащего на столе, зажигает спичку.

(Прикуривает, затем, держа папиросу в руке, залпом выпивает стакан воды со льдом. Подходит к балконной двери, открывает ее настежь и, постояв там секунду в размышлении, возвращается. Спокойно и трезво.) Имей в виду, что это серьезно. Пожалуйста, отвечай мне искренне, без уверток, без всяких адвокатских фокусов. Мне нужна только правда.

К р и ж о в е ц. Изволь!

Л а у р а. Помни, Иван, — только правда!

К р и ж о в е ц. Да, да…

Л а у р а. Эту ночь ты провел с Изабеллой Георгиевной.

К р и ж о в е ц. Я тебе отвечу, но дай мне слово, что ты будешь держать себя в руках.

Л а у р а. Обещаю.

К р и ж о в е ц. Да. Я был у Изабеллы Георгиевны.

Л а у р а. Спасибо! (Глубокое, тягостное раздумье. Отшвырнула папиросу, вновь долго стоит молча. Подходит к секретеру, выдвигает ящики. Нашла пачку писем, перевязанную лиловой лентой, развязала, вернулась к столу, держа в руке эту пачку и два желтых билета.) Ты знаешь, что это такое?

К р и ж о в е ц. Нет.

Л а у р а. Это билеты на концерт голландского квартета — помнишь, мы были с тобой три года назад? После этого концерта я впервые пришла к тебе на квартиру. В ту ночь я умоляла тебя о ребенке.

Крижовец молча разглядывает билеты. Пауза.

Голландцы в тот вечер играли квартет какого-то скандинавского композитора. Я потеряла программку, но помню, как долго плакали скрипка и виолончель. У виолончели был мужской голос, а скрипка плакала как женщина. Эта мелодия все эти три года неотступно преследует меня. В тот вечер мы сидели рядом, я так чувствовала твою близость в полутемном зале, что не смогла совладать с собой, протянула к тебе руку и взглянула на тебя. За эти мгновения мы словно пережили все, что могло произойти между нами. Твое лицо было освещено. Чуть правее тебя, через ряд от нас, сидела какая-то неизвестная мне женщина, и ты с ней переглядывался. А я в ту ночь так хотела от тебя ребенка! (Прошлась до портьеры, точно хотела войти в соседнюю комнату, вернулась.) Да! Прошло три года, но все осталось так же! И знаешь, какая разница между тобой и мной? Ты был моей большой и искренней любовью, а для тебя это все — не более чем флирт. Я хотела стать матерью твоего ребенка. А ты?..

Крижовец по-прежнему держит в руке билеты и не отвечает.

И вот еще что: знаешь, кто виноват в том, что я желала смерти Ленбаха?

Крижовец поднимает глаза.

Ты! (С трудом сдерживает себя. И вдруг, взорвавшись.) Ах, да зажги свет, здесь темно, как в могиле! От этой тьмы с ума можно сойти!