Драматургия Югославии

А д а м. Ну так и быть, хорошо, я скажу. Я пришел сказать тебе: если с тобой что случится, за Веру, за ее судьбу не беспокойся… Мы с Евой возьмем ее к себе, будем заботиться о ней и вместе ждать тебя. Вот это я и хотел сказать тебе и ей. Ну, привет!

Бартол, ошеломленный неожиданным ответом, в изумлении отступает. Беспомощно закрывает лицо руками.

(Выходит из комнаты так же, как и вошел. Освещенный лучами прожектора, стоя у рампы, он обращается к публике.) Разумеется, я на ходу придумал ответ: понял, что ему в его несчастье поможет только доброта. Она пробудит в нем человечность, растопит в его душе недоверие и ожесточение. Очевидно, он что-то скрывал от меня! Старый, добрый Бартол… А кто из нас не питает свою жизнь иллюзиями? Что делать? Отступить? Но как? Профессиональное любопытство уже глубоко втянуло меня в эту игру. Что делать? Что делать? (Отходит к правой кулисе и здесь, прислонившись к ней, спиной к зрительному залу, наблюдает за развитием действия.)

Бартол опустил руки, оглядывает пустую комнату. Пауза. Он вдруг оживляется, словно вспомнив о чем-то. Надевает пиджак. Спускает шторы на окне. Зажигает свет. Все это делает быстро, привычными движениями. Ставит на стол самовар. Расставляет на столе три чашки. Придвигает стулья. Напевает. Старается вжиться в настроение веселья и беззаботности.

Б а р т о л (открывает дверь в соседнюю комнату). Вот, Вера-Верочка, чай готов. Твой партнер с нетерпением ожидает великую балерину. Раз-два-три — пожалуйте! (Уходит в соседнюю комнату и выкатывает оттуда инвалидное кресло, в котором сидит  В е р а.)

Вера — миловидная, хрупкая женщина лет сорока. Многолетняя болезнь наложила печать страдания на ее лицо, наполнила испугом и беспокойством ее большие, лихорадочно блестящие глаза. Ее голос звучит резко, жестко, подозрительность в интонациях, неожиданные взрывы отчаяния, беспомощной ненависти почти без перехода сменяются мягкой, меланхоличной женственностью.

Б а р т о л. Вот так. Пожалуйте. Во главе стола, как всегда. Чай еще горячий, булочки, к сожалению, немного черствые, но ты ведь знаешь — воскресенье. Надо иметь сочувствие к пекарям…

В е р а. А где Мария?

Б а р т о л. Вот, я и для нее поставил прибор, для нашей малышки, но ведь ты знаешь — молодо-зелено! Она еще не пришла.

В е р а. Я буду ждать ее.

Б а р т о л. Но, Вера, если она запоздает? Вдруг она встретила какую-нибудь подругу.

В е р а. Я буду ее ждать.

Б а р т о л. Вера, это бессмысленно. Она может прийти в любую минуту.

В е р а. И все-таки я буду ждать Марию…

Б а р т о л. Ну хорошо, мы будем ждать ее вместе. Впрочем, я люблю холодный чай. Мы подождем ее, Вера, и дождемся…

В е р а. Марию…

Б а р т о л. И я уверен, что она вот-вот придет.

В е р а. Мария…

Б а р т о л. Да.

В е р а. А человек, который только что был здесь и с которым ты поссорился, наверное, искал Марию? Он увел ее?

Б а р т о л. Что это ты выдумала, Вера? Он даже и не знает ее. Один мой старый товарищ, зашел просто так, от нечего делать, ну мы и разговорились. Немного, правда, поспорили, но это не важно. Я уверяю тебя, он ее не знает. Я, конечно, не сказал ему, что она вернулась и теперь опять с нами.

В е р а. Мария. Почему ты все время избегаешь называть ее по имени? У нее есть имя и фамилия. Моя Мария. И она прославит это имя не только на нашей сцене, но и в Москве, в Лондоне, Нью-Йорке. И нигде пьяный, ревнивый муж не посмеет ломать ей ноги. Нет! И ее не придется хоронить. Она будет ездить только в автомобиле, не в трамвае, нет…

Б а р т о л. Конечно, конечно… Сегодня люди уже летают на Луну, кто будет ездить в трамвае? Главное, Вера, что мы опять нашли ее. Словно она и не пропадала два года.

В е р а. Мария…

Б а р т о л. Да, Мария…

Пауза.

В е р а. Ты слышишь шаги?

Б а р т о л. Ведьма соседка опять заколачивает гвозди. И это, разумеется, не мешает ни нашему домовому совету, ни нашему председателю, а вот если кто-то поет во дворе…