Драматургия Югославии

Во время разговора между Оскаром и Адамом, типичной дружеской беседы на улице, когда обычно говорят малозначительные слова, мимо Адама двигаются  м а н е к е н ы, их стало меньше, поэтому интервалы в движении увеличились. Некоторые из манекенов мы уже видели: м и л и ц и о н е р а, м о р я к а, ж е н щ и н у  с  р е б е н к о м, ф у т б о л и с т о в, б а л е р и н у.

Бартол движется по ленте в первый раз. Застыв как статуя, он смотрит прямо перед собой и проплывает мимо Адама.

Да постой же! Здесь Оскар. Куда ты? Петр живет совсем в другой стороне! (Оскару, когда Бартол уже скрылся.) До чего несчастье доводит человека! И неужели мы, старые друзья, не поможем ему? К сожалению, ты уже ничего не в силах сделать, ну что же, тем больше моя ответственность. Прости, Оскар, я должен поскорее найти Петра. Поверь, мне было очень приятно встретить тебя (трясет ему руку), очень приятно. Я надеюсь, теперь мы будем чаще встречаться. Я живу тут неподалеку, за углом — квадрат четыре, квартира семнадцать, ты найдешь мой адрес в телефонной книге. Лучше предварительно позвони. Ева обрадуется. Или я зайду к тебе — участок семь, в центре, квадрат три, аллея два. Все в порядке, старина! Будь здоров! Живи мне на радость! Заходи поскорее! Привет!

Оскар исчезает за правой кулисой, Адам продолжает путь. И хотя опустевшая лента движется медленнее, его скорость не увеличилась — он устал, шаги сделались тяжелыми. В тот момент, когда лента замирает, он, вконец измученный, стоит на середине сцены, вытирает платком внутренность шляпы, лоб.

Навстречу ему идет обычным шагом  Б р а н к а, элегантно одетая женщина сорока двух лет. Она сильно возбуждена.

Б р а н к а. Адам, что ты делаешь здесь, в наших краях? Запыхался, как паровоз. Привет!

А д а м (подозрительно). Слушай, это самое, знаешь… прости, ты не умерла?

Б р а н к а. Ты в своем уме, Адам?

А д а м (недоверчиво трогает ее). Это самое… все на месте — ты не манекен… Говоришь…

Б р а н к а. Осторожно, я боюсь щекотки.

А д а м (отводит руку). Прости! Но что случилось? Я не пойму, в чем дело, однако? Да, о тебе говорили года три-четыре назад… Черт побери, не могу вспомнить, что же там было?

Б р а н к а (истерически смеется). Я отравилась… Бросила Петра.

А д а м. Да, будто бы в этом роде, я не помню наверное. А сейчас ты с Петром? Я рад, очень рад, Бранка, дай я тебя поцелую! Ты всегда была замечательная девчонка! Ну, что ты делаешь? Общественно-политической работой уже не занимаешься?

Б р а н к а. Я давным-давно ушла со сцены… Ты помнишь мои постоянные мигрени…

А д а м (восхищенно). Да, это известно, твои мигрени… Маленькие мигрени… Ты не можешь себе представить, как приятно разговаривать с живым человеком о миленьких маленьких мигренях…

Б р а н к а. А ты все такой же шутник, Адам, как и был…

А д а м (растроганно). И не надо меняться, не надо, Бранка, прошу тебя, рассказывай хотя бы о мигренях, только говори, болтай, чирикай… Что ты делала потом? Как это получилось, что ты отравилась, а на самом деле не отравилась? Расскажи мне о море! Как Петр? Для него по-прежнему существуют одни только проблемы? Человек действия, который горит на работе? Мне все интересно. А ты по-старому увлекаешься музыкой? Чем ты занимаешься? Как твой сын? Ну, Бранка, прошу тебя как бога, говори! Куда ты сейчас ходила, где была? Ты появилась на моем пути как звезда! Говори, малышка!

Бранка смеется.

И смейся! Люди разучились и плакать и смеяться! Говори, говори! Я должен тебя поцеловать!

Б р а н к а (сквозь смех). Вот пристал, чудак! Я все расскажу тебе по порядку, но прежде, пожалуйста, отойди от этой стены. На нее уже веками мочатся все пьяные и все собаки.

Свет быстро гаснет, последняя вспышка — и наступает темнота, которая была бы полной, если бы впереди, на просцениуме, слева, прожектор не освещал небольшое круглое пятно на полу.