Драмы

Г р и г о р и й  В а с и л ь е в и ч  З у б к о в с к и й.

В а л я — его дочь.

А л е к с а н д р а  Н и к а н о р о в н а  В л а с е н к о (Шура).

П е т р  М и р о н о в и ч  Л а п ш и н.

П а в е л  И в а н о в и ч  П а р о к о н н ы й.

Действие происходит зимой 1949 года на даче близ Москвы.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Большая комната в первом этаже зимней дачи. Справа дверь в соседнюю комнату и на стеклянную террасу, слева выход в сени. Посреди большая лестница, соединяющая верхние комнаты с нижними. Под лестницей камин. На нем телефон, газеты, журналы и детские игрушки: целлулоидный медведь, механический кубарь. Над камином расписание пригородных поездов и большой календарь, на котором: «28 января. 1949 год». Клетка с двумя попугаями-неразлучниками. За окном голые смородиновые кусты, изогнутая рябина и розовато-белое снежное поле, идущее до самого горизонта. Светлое небо и прозрачные облака. Заходит солнце. В камине потрескивают дрова. На стенных часах — четыре. Звонко кричат попугаи-неразлучники. В углу около камина стоят две пары лыж и палки. У камина  Е в д о к и я  С е м е н о в н а, немолодая женщина в очках, в красном фартуке и в тапочках, чистит картошку, бросая кожуру в раскрытый рыжий кожаный чемодан, у которого от старости кое-где лопнули бока. На чемодане большое количество цветных наклеек-ярлычков камер хранения, аэропортов, гостиниц разных городов и стран. Евдокия Семеновна внимательно поверх очков смотрит на стоящего в дверях пятидесятилетнего  м у ж ч и н у  в белых бурках, в распахнутой шубе, с бобровой шапкой в руках.

З у б к о в с к и й. Простите… Я вошел без стука — дверь была открыта…

Е в д о к и я. Ничего, ничего.

З у б к о в с к и й. Ярослав Николаевич здесь?

Е в д о к и я. Нету.

З у б к о в с к и й. Досада! (Смотрит на Евдокию Семеновну.) А ведь мы с вами знакомы.

Е в д о к и я. Извините… Я что-то не помню.

З у б к о в с к и й. Немудрено! С тех пор прошло… Да-да, ровно двадцать пять лет!

Е в д о к и я (всматривается в Зубковского). Постойте-ка…

З у б к о в с к и й. Большая московская квартира в Криво-Арбатском переулке. В освободившуюся комнату въезжает по ордеру МКХ молодой человек.

Е в д о к и я. Ярослав Николаевич…

З у б к о в с к и й. Его сопровождает друг. В пустую комнату с одним трехногим стулом, который остался от прежних хозяев, они вносят чемодан… Вот этот самый! (Показывает на чемодан.) Как же он постарел, бедняга! Тогда на боках его не было этих красивых наклеек, но зато кожа была свежая, гладкая, все швы целы. Видите, что делают годы даже с чемоданами! Немудрено, что вы меня не узнаете…

Е в д о к и я. Значит, этот друг…

З у б к о в с к и й. Я! Звонок не работал, мы постучали. И вдруг нам открывает дама… В черном платье. Полная, интересная… Похудели вы, Евдокия Семеновна, с тех пор. Да ведь какие годы были! Пятилетка, пятилетка, пятилетка, война…

Е в д о к и я. Вспомнила я! Вот только имя…

З у б к о в с к и й. Зубковский. Григорий Васильевич.

Е в д о к и я. Да-да-да! С вами еще девушка была. Молоденькая, стройненькая…

З у б к о в с к и й. Жена моя…

Е в д о к и я. Вика?

З у б к о в с к и й. Запомнили?

Е в д о к и я. Как же! Ведь ее портрет до сих пор у Ярослава Николаевича в кабинете висит… А потом откуда-то прикатил Павел Иванович Пароконный…

З у б к о в с к и й. «Пашка Пароконный! Черный, черный машинист, а душой, как сахар, чист!» — сочинила про него Вика.