Драмы

Е в д о к и я. Тише ты говори! Отец услышит.

Л е н я. Они там «Войну и мир» изучают. А я всего Толстого еще в шестом классе прочел. Они «Молодую гвардию» проходят, а ведь мы с тобой прекрасно знаем Фадеева — и он у нас бывал, и Папанин, и Мария Демченко… И я могу быть таким же, как они. Могу? Скажи, могу?

Е в д о к и я. Без знаний кому ты нужен!

Л е н я. Знания жизнь дает. Я ведь и не отказываюсь учиться. Осенью, будь спокойна, сдам все экзамены.

Е в д о к и я. А в институт пойдешь?

Л е н я. И в институт пойду. Только сперва жизнь повидаю. Поработаю. Каждый день в этой школе — потерянный день! Я не вернусь туда.

Е в д о к и я. Да ты с отцом посоветуйся.

Л е н я. Сам пробьюсь в люди… Месяц назад, когда папа приехал из-за границы, он читал лекцию в Политехническом музее. Народу полно. Я в перерыве разговорился с одной девушкой. Я говорю: «Что это вы все в блокнот записываете?» А она: «Я, говорит, будущая журналистка. Буду, говорит, как Кленов… А вы?» — спрашивает. Я не решился сказать, что я сын Кленова. Зачем? Слесарь с автозавода. Новатор. Интересуюсь разными лекциями.

Е в д о к и я. Зачем же ты? Стыдишься, что ли?

Л е н я. Просто так. Выполняю, мол, план на двести процентов. Она заинтересовалась. «Хотите, спрашивает, я о вас очерк напишу? С портретом для «Огонька». Дала свой телефон. Я, конечно, не позвонил. Кто я такой? Сын известного человека. Всего-навсего. А вот приеду через год, тогда с полным правом позвоню ей. Пусть пишет.

Е в д о к и я. Ах, Леня! Набита у тебя голова чепухой. Как маленький рассуждаешь.

Л е н я. Ну, не твоя забота, как я рассуждаю.

Е в д о к и я (оскорблена). А чья это забота? Пеленать тебя, в первый класс провожать, обеды готовить, штаны зашивать — это моя забота? Восемнадцать лет ходить за тобой, бояться, как бы не заболел, как бы не обидели, как бы не был хуже других, — моя забота? А сейчас — не моя?

Л е н я. Не мучай ты меня. И не обижайся. Дай деньги. Я вышлю.

Е в д о к и я. Дать пятьсот рублей нетрудно. На! Вот они… (Снимает с полки толстый том энциклопедии, достает оттуда пачку денег.) Был бы толк от них…

Л е н я. После. Потом.

Е в д о к и я. Нет. Сейчас бери. Лучше у меня, чем у других. А рассуждать я больше не буду. Зачем? Мое дело стороннее, беззаботное.

Л е н я (прячет деньги в карман). Не сердись ты, не сердись…

Е в д о к и я. Думала, гадала, как бы вырос поскорее… Покрывала твое озорство, от отца защищала…

Л е н я. От какого отца?

Евдокия Семеновна с ужасом смотрит на него.

Зачем же сына от отца защищать? Я уж сам постою за себя.

Е в д о к и я. Отвечать-то мне!

Л е н я. Сам отвечу! (Вынимает коробку «Казбека», закуривает.)

Е в д о к и я. Брось! Сейчас же брось папиросы. Это еще что за новости!

Л е н я. Смешно! (Но все же гасит папиросу. Потом, устыдившись своего малодушия, снова закуривает.)

Сверху спускается  Ш у р а.

Ш у р а. Ленечка! (Смотрит на Евдокию Семеновну.) Что это ты расстроенная такая, Евдокия Семеновна?

Е в д о к и я (беспомощно показывает на Леню). Да вот… курит.

Ш у р а. Думает, усы поскорее вырастут.

Леня бросает папиросу в камин, поглядывая наверх.

Погреться пришла. Холодно там.

Е в д о к и я. Кончили работать?

Ш у р а. Нет еще. (Лене.) Зачем женщину обижаешь? Курил бы уж потихоньку, если невмоготу. (Вынимает пачку папирос, закуривает.) Вот как я.

Л е н я. Так вот вы все. Учите одному, а делаете другое.

Ш у р а. Я, милый мой, разве пример? Я с тринадцати лет, как родителей лишилась, зарабатывать начала. А в шестнадцать уже помощником кочегара на паровозе у Павла Пароконного работать стала… А при людях курить стесняюсь.

Е в д о к и я. Ты у него спроси, что он задумал.

Л е н я. На коньках по пруду кататься! (Уходит.)

Ш у р а (хочет успокоить Евдокию). А ты не огорчайся, Дуся, мальчик ведь еще.

Е в д о к и я. Неужели узнал он?..

Ш у р а. Да на тебе лица нет!

Е в д о к и я. Ой, Шурочка… Не говорили мы ему, со дня на день все откладывали, никак решиться не могли. Не родной ведь он Ярославу!

Ш у р а. Не родной?

Е в д о к и я. Приемный. Скрывали мы это.

Ш у р а. Почему скрывали?

Е в д о к и я. Так уж вышло… Задумал Ярослав Николаевич все открыть ему в день совершеннолетия. Да ведь совершеннолетие-то завтра! А сегодня…

Сверху голос Кленова: «Шура! Куда это вы пропали?»

Ш у р а. Здесь я, Ярослав Николаевич!