Драмы

К их числу относятся "Электра", "Антигона", "Эдип в Колоне" в переводе Котелова[691], "Филоктет" в переводе В. Краузе (1893)[692] и неизвестного, укрывшегося под инициалами Е. М. (1894), а также отрывки из "Аякса" в переводе В. Алексеева и двух учеников 1-й санктпетербургской гимназии[693], — выше ученического уровня эти сцены и не поднялись. Добавим к этому скорбному списку перевод "Электры" К. Герцога (1897), где длина стихов колебалась от 4 до 6 ямбов, а в хоровых партиях использовались довольно беспомощные рифмы. Если мы сейчас называем эти переводы, то только потому, что в них при всем их несовершенстве все-таки можно проследить определенные тенденции в переводческой практике. По этой же причине в дальнейшем будут упомянуты некоторые из прозаических переводов Софокла — большей частью любительских и предполагавших своей целью помощь учащимся в чтении античного автора.

К счастью, среди переводчиков Софокла в последние десятилетия XIX в. были не одни бесталанные версификаторы. Заслуживает упоминания перевод "Эдипа в Колоне" В. Зубкова[694] — не слишком поэтический, но достаточно грамотный, с соблюдение симметрии строф и антистроф и с передачей так называемых ἀντιλαβαί, когда один стих делится между двумя действующими лицами. Добросовестной работой был и перевод "Электры" П. Занкова[695], выполненный в пятистопных ямбах, с рифмованными строфами в хорах и комбинацией различных размеров в коммосах.

Наибольшей удачей этих лет был перевод "Царя Эдипа" О. Вейсс (1893). На сей раз избранный для речевых партий шестистопный ямб благодаря цезуре и чередованию мужских и женских окончаний читался легко и свободно; в соответствии с оригиналом хореическим тетраметром были переведены заключительные стихи трагедии. Хоровые партии Вейсс перевела, следуя традиции, почти везде рифмованными строфами, строго сохраняя симметрию в каждой паре. Из размеров она чаще всего употребляла четырехстопные дактили и анапесты (чередуя полные стопы с усеченными), но не отказывалась и от хореев и ямбов. Достаточно разнообразен был и набор рифм: парные, перекрестные, обнимающие. Работа О. Вейсс была оценена вполне положительно. Столь строгий рецензент, как В. Аппельрот, в свое время заслуженно разгромивший в пух и прах один из переводов Н. Котелова, на этот раз отмечал, что "поэтический колорит подлинника передан повсюду с истинно поэтическим воодушевлением", а "музыкальные рифмы украшают почти все хоры. Русский язык перевода может быть назван безукоризненным, верность подлиннику вполне достаточная". Были, конечно, и кое-какие претензии к переводчице в деталях, но в целом Аппельрот видел в работе Вейсс тот случай, когда interpres poetae poeta est[696].

К 90-м годам прошлого века относятся и три перевода Софокла, сделанные Д. С. Мережковским. Начиная с 1892 г., с интервалом в два года, одна за другой появились "Антигона", "Царь Эдип" и "Эдип в Колоне"[697]. Филологи-классики относились к Мережковскому без особого уважения. Вышедший в 1891 г., за год до "Антигоны", перевод эсхиловского "Прикованного Прометея" был очень сурово оценен неизвестным рецензентом[698], а опубликованный в том же году еврипидовский "Ипполит" подвергся уничтожающей критике со стороны Инн. Анненского, упрекавшего переводчика в множестве вольностей и неточностей, но вместе с тем отметившего и его необыкновенные версификаторские способности[699].

Тщательное сличение сделанных Мережковским переводов трагедий Софокла с оригиналом тоже позволит выявить достаточное количество отступлений от него — иногда безобидных, иногда — более опасных[700]. Так, завершение знаменитого 1-го стасима "Антигоны" отличается у Софокла сознательной двусмысленностью: слушая рассуждения хора о том, кто соблюдает божественные законы, а кто их преступает, зрители могли с одинаковым основанием отнести их и к Антигоне, и к Креонту. Мережковский устраняет эту трагическую неопределенность, переводя: "Но и царь непобедимый, / Если нет в нем правды вечной, / На погибель обречен". Аналогичные промахи нетрудно обнаружить и в других трагедиях, и нельзя отрицать, что такого рода вольности мешали адекватному восприятию хода мысли оригинала. Мало заботился Мережковский и об изолинеарности перевода. Анапестические прокеригмы он передавал то дактилями, то хореями. Но нельзя отрицать и того, что Мережковский прекрасно владел избранным им белым стихом, который читался легко и свободно[701]; в хоровых партиях он почти всюду соблюдал ритмическую симметрию и, пользуясь традиционной для русской поэзии метрикой, совершенно обошелся без рифм. Читателю переводы Мережковского пришлись, как видно, по вкусу, — все они, будучи первоначально опубликованы в журналах, затем многократно переиздавались на протяжении одного лишь первого десятилетия нашего века[702]. И Зелинский, выпуская "фиванский" том своего Софокла последним, мотивировал это тем, что фиванские трагедии уже имелись в хороших переводах — О. Вейсс и Д. Мережковского.