Драмы

Достоин казней всяк, презрев мое веленье;
Достоин злейших кар дерзнувший предо мной,
Ругаясь, гнусною тщеславиться виной...[682]

В передаче хоровых партий Мерзляков был не слишком последователен. Иногда он пользовался рифмами на протяжении всего стасима, иногда вкраплял их только кое-где, иногда и вовсе обходился без них. Само собой разумеется, что в переводе использовались традиционные размеры — чаще всего четырехстопные хореи или ямбы с анакрузой, но попадались и дактили — чистые двустопные или же в комбинации с хореями. Мерзляков также не ставил перед собой задачи хотя бы приблизительно передать количество и симметрию хоровых строф.

Было бы, конечно, преувеличением назвать перевод Мерзлякова точным. Если довод Креонта против выдачи Антигоны замуж за Гемона ("Для посева есть и другие пашни"), до сих пор шокирующий читателей своей откровенностью, был вовсе неприемлем для аудитории Мерзлякова, то все же его перевод ("Рассудок над страстьми быть должен властелин. Ему невеста есть") нельзя назвать даже пересказом оригинала. Есть и другие примеры достаточно вольного обращения с текстом Софокла: опускаются отдельные реплики Корифея, в том числе — анапестическая прокеригма перед выходом Гомона. Напротив, перед обращением Креонта к Исмене в его уста вложены 11 стихов о тягости царской власти,) отсутствующие в оригинале и представляющие собой достаточно вольный пересказ рассуждений того же персонажа в "Царе Эдипе". В остальном перевод А. Мерзлякова несомненно соответствовал тогдашним представлениям об этом виде искусства и отличался к тому же достаточным уровнем поэтического мастерства.

Следующее обращение к Софоклу в России происходит 20 лет спустя после Мерзлякова. В "Библиотеке для чтения" за 1846 г. (т. 77, Э 8) в отделе "Русская словесность" (1) появляется перевод "Антигоны", выполненный 23-летним Ап. Григорьевым, который, по его словам, старался строго, почти буквально держаться подлинника. В этом, надо оказать, он вполне преуспел — однако с большим ущербом для стихотворного размера и русского языка вообще. Что касается размера, то здесь без всякой последовательности пятистопные ямбы были перемешаны с шестистопными, а то и с семистопными. Как, например, можно было втиснуть в трагическую речь такой стих:

И это, говорят, объявит благородный Крэон...

Или считать написанными по-русски такие обороты:

"...пусть она / Умрет или живет закладена / В пещере этой..."?

Хоры Григорьев перевел свободным стихом с весьма отдаленным соответствием парных строф, притом что буквализм в переводе делал и эти части трагедии трудно читаемыми, Остается только гадать, каким образом безымянный рецензент, откликнувшийся в том же году на перевод Григорьева, сумел найти в нем "отчасти довольно удачный опыт", "несмотря на нестройность, шероховатость и часто совершенное отсутствие стихов"[683].

Интерес к фиванским трагедиям Софокла снова пробуждается в самом начале 50-х годов. "Царя Эдипа" и "Антигону" переводит С. Шестаков[684], "Антигону" и "Эдипа в Колоне" — В. Водовозов[685]. Значение этих работ и для непосредственного восприятия Софокла русским читателем и для дальнейшей судьбы русских переводов Софокла совершенно несоизмеримо.

Переводы С. Шестакова надо признать достаточно беспомощными. Читая их, то и цело наталкиваешься на корявые обороты, смысл которых становится понятным только при обращении к оригиналу[686]. В переводе "Царя Эдипа" нет никакого членения трагедии; в "Антигоне" введены термины пролог, парод, эпизоды, стасимы, но строфические соответствия в хорах никак не выдержаны; следующие за хором анапестические прокеригмы, хотя и переведены (как раз сравнительно удачно) размером оригинала, но от партий хора никак не отделены. Принципиальное значение имело употребление для передачи речевых партий белого стиха — пятистопного ямба с чередующимися мужскими и женскими окончаниями.