Драмы

Конечно, следует помнить, что восприятие античности у Зелинского было достаточно субъективным и своеобразным. Античность не была для него предметом умственно-беспристрастного изучения; он видел в ней не идеал для подражания, не норму, а семя, из которого выросла вся культура нового времени. Стремясь разрушить — с полным на то основанием — казенное впечатление от античности, порожденное реакционными реформами классического образования, Зелинский подходил к наследию древнего мира с позиций психологии современного человека, окрашенной к тому же ярко выраженным идеалистическим мировоззрением. Исторического материализма для Зелинского не существовало; история культуры выводилась им из стремления человеческой души к совершенствованию вложенных в нее природой задатков, к идеалам добра и красоты. Ближе всего подошел к этому, с точки зрения Зелинского, "избранный народ"древние греки. То, чего они не достигли или недоделали, надлежит завершить современному человечеству. При такой посылке неизбежной была модернизация античности, нередкая подмена исторического анализа чисто субъективным "вчувствованием" в литературный источник.

Эта общеметодологическая концепция не могла не отразиться на переводческой деятельности Зелинского. Профессиональным переводчиком он не был, его переводы — по большей части побочный продукт его научной деятельности. Зелинский переводил тех авторов, которыми занимался как филолог, и его переводы должны были подтвердить правильность его понимания того или иного древнего писателя. При этом он руководствовался вполне определенными принципами, сформулированными в 1913 г. в предисловии к переводу "Героид" Овидия (Зелинский назвал их "Баллады-послания"). Задача перевода, по Зелинскому, — не буквалистское следование оригиналу (в этом с ним едва ли есть необходимость спорить), а передача тех представлений и чувств, которые заключены в подлиннике и могут извлекаться из контекста, не будучи в нем никак названы. Понятно, что такой подход чреват субъективностью, неизбежно ведущей к модернизации древнего автора, — этот упрек бросил автору сразу же после выхода его Овидия В. Я. Брюсов. Мы увидим, что почти то же самое можно сказать и о выполненных Зелинским переводах Софокла.

Софокл привлек внимание Зелинского более чем за 20 лет до того, как вышел в свет сабашниковский трехтомник. Еще в 1892 г. он выпустил комментированное издание "Царя Эдипа"; шесть лет спустя — аналогичное издание "Трахинянок". Эту трагедию он опубликовал тогда же в прозаическом переводе[670], который, если и не может передать поэтического своеобразия оригинала, позволяет часто более точно выразить его мысль. Далеко не со всем в этих комментированных изданиях можно было согласиться: например, Зелинский так и не привел достаточно веских соображений в пользу отнесения некоторых кусков в "Царе Эдипе" к некоему древнему варианту. Откровенно модернизирующий характер носили многочисленные ремарки, к чему нам еще придется вернуться. Незадолго до выхода в свет трехтомника Софокла отдельные его трагедии в стихотворном переводе Зелинского стали появляться в периодической печати[671]. И эти переводы, и комментированные издания, выполненные Зелинским, несомненно принадлежали серьезному и оригинально мыслящему филологу, приступавшему к работе с прекрасным знанием материала. К тому же и свой полный перевод Софокла Зелинский рассматривал как новый вклад в пропаганду гуманистических идеалов античной культуры: эпиграфом ко всему изданию, повторив его и во втором томе, он выбрал знаменитые слова Антигоны: Οὔτοι συνέκϑειν, ἀλλὰ συμϕιλεῖν ἔϕυν — "Делить любовь — удел мой, не вражду".

Софокловский трехтомник Зелинского вскоре же после его выхода в свет получил весьма одобрительную оценку. "При большой близости к оригиналу он (т. е. Зелинский) живо и образно передает возвышенный тон и малейшие изгибы трагедии"[672]. "Чудный подарок нашей родине, прекрасный в знаменательный"[673]. "Событие, далеко не обычное в нашей научно-литературной жизни"[674].

Правда, никто из рецензентов, по справедливому замечанию С. И. Радцига, не задавался целью сверить перевод, стих за стихом, с оригиналом может быть в этом случае его оценка в деталях была бы менее восторженной. Так или иначе, перевод Зелинского на добрых четыре десятилетия остался единственным признанным русским Софоклом. (Появившийся в 1936 г. в изд. "Academia" совместный перевод В. О. Нилендера и С. В. Шервинского, который к тому же остановился на первом, "фиванском" томе, не мог быть признан достаточно надежной альтернативой существовавшим переводам Зелинского).