Драмы

Анечка (плача). Не знаю, первый ли, но — последний.

Платонов. Последний, последний.

Анечка. Во все буду вмешиваться, во все.

Платонов. Вмешивайся, ладно.

Анечка. Где был, с кем поссорился, кому не так сказал, про что голова болит, отчего на душе тесно — все говори, слышишь, все?

Платонов. Все.

Анечка. Муж и жена — одна сатана, слышишь?

Платонов. Да.

Анечка. А пойдешь опять — девочкам расскажу, они от тебя отвернутся, я им ближе.

Платонов. Ты им ближе.

Пауза.

Анечка (подозрительно). Что-то ты со всем соглашаешься.

Пауза.

Платонов. А если я согласен, что же мне — не соглашаться?

Анечка. Со всем согласен?

Платонов. Со всем.

Анечка. Дай честное партийное.

Платонов. Честное партийное.

Анечка. Посмотри, дети спят?

Платонов (идет, возвращается). Спят.

Анечка. Ты их любишь?

Платонов. Ага.

Анечка. А ведь хотел сына?

Платонов. Хотел.

Анечка. Вдруг мне так легко стало, Саша, так легко, словно бы с плеч два куля картошки скинули. А тебе легко?

Платонов. Легко.

Анечка. Нет, Саша, тебе тяжело. Ты сейчас на себя такое взял. Все у тебя впереди, неприятности, все может быть. Видишь, известно мне все. И так будет всегда. Что молчишь?

Платонов. Думаю.

Анечка. О ком?

Платонов. О тебе.

Анечка. Что же ты обо мне думаешь?

Платонов. Хорошее.

Анечка. И не горюешь нисколечко, что тогда в Петергофе меня окликнул?

Платонов. Нисколечко.

Анечка. Более чем?

Платонов. Более чем.

Анечка (вздохнула). И я — более чем. А знаешь, Саша, мне вот почудилось... Вот дети у нас и семья, и квартира, и в одной кровати спим... Шесть лет... а вот будто бы все заново. Ты меня не понимаешь?

Платонов. Понимаю.

Анечка. И ты у меня знаешь как кто?

Платонов. Как кто?

Анечка. Как ясный месяц. (Пауза). А я?

Платонов. И ты.

Анечка. А я только сегодня твоя жена. А ты, Сашура?

Платонов. И я только сегодня твой муж,

Анечка. Дети спят?

Платонов. Спят.

Анечка. Потуши свет.

Платонов идет к выключателю. Гаснет свет.

Пирс. Сумерки. Огни эскадры. Наперекор ветру, молча, не замечая, что идут в ногу, шагают два адмирала. Миничев, член Военного совета, начальник Политуправления, и Часовников-отец. Есть в этом молчаливом шаге нечто схожее с недавним маршем Платонова и Часовникова, — нечто схожее и нечто совсем иное. Мерцают черные вице-адмиральские звезды на золоте погон, белеют шарфы, посверкивают дубовые листья на козырьках фуражек. Остановились, вгляделись, прислушались.

Миничев. Океан.

Часовников-отец. Шумит.

Миничев. Вы на Тихом не служили?

Часовников-отец. Не довелось.

Миничев. Стоим как на глобусе.

Часовников-отец. Да, большое хозяйство.

Миничев. Прямо пойдешь — в Китай попадешь. Направо пойдешь — Индия, Индонезия, Цейлон. Там — Япония, там — Сан-Франциско, там — Австралийский континент.

Часовников-отец. Где царевна Несмеяна, где царство заколдованное с деревьями поющими...

Миничев (усмехнулся). А где и Соловей-разбойник. (Помолчав). Кому же фантазия явилась вас так неверно информировать и почему? Ну, был слушок — и растаял. Случись существенное что — член Военного совета, начальник Политуправления он же един бог в двух ликах... знал бы. Ну, не в одном качестве, так в другом хоть. Впрочем... всяко бывает. (Шутливо). В порядке самокритики, конечно. (Пауза). Единственный у вас?

Часовников-отец. Один.

Миничев. Опасная вещь. (Вглядывается в океан). Как летели?

Часовников-отец. Без приключений.

Миничев. Первый мой умер, года не было. Жена находилась в состоянии исключительно тяжелом, врачи всерьез опасались — потеряет рассудок. Однажды сказала: «Иван Тимофеич, сколько их будет, пусть все и родятся». Теперь пятеро у меня. Их бабка всех своих в одной кровати родила, в ней же сама на свет появилась, в ней же и душу отдала. А моя первенца — на Балтике, блокадник, Нинка с Володькой — те полярники, Петр — черноморец, ну а младший, оторва, тот здешний, дальневосточник.

Часовников-отец. Побросало вас.

Миничев (шутливо). Служу Советскому Союзу. А вы, товарищ вице-адмирал, с вашей супругой маленько оплошали.