Драмы

Тюленев, преувеличенно вежливо, но холодно козырнув Екатерине Михайловне, уходит. Люба встает на подоконник, поправляет штору.

Давайте я. (Вскакивает на подоконник). А что там горит?

Люба. Продукты горят. Вторую неделю, пожалуй. Раздать бы населению, — так нет…

Нарышкин. С вами забыли посоветоваться.

Люба. Советская власть — от какого слова? От слова «советоваться»… (Прыгает с окна).

Из полуоткрытой двери доносятся звуки патефона.

Надо же.

Нарышкин. Кто это?

Люба. Всё те же.

Нарышкин (оживленно). Из братской республики? Вернулись?

Люба. Носит их ветер.

Нарышкин нерешительно двинулся к дверям.

Идите, идите, там кавалеры в цене.

Нарышкин. Да я так. Поприветствовать. (Ушел).

Люба (чуть отдернув штору). Опять… идут.

Екатерина Михайловна. Кто?

Люба. Вон, глядите… (Тушит лампу).

Екатерина Михайловна подходит к окну.

Видать, с кораблей прямичко на передний. (Пауза). Молча идут, без песни. (Пауза). И ночь всю шли.

Некоторое время обе женщины молчат.

Екатерина Михайловна. А мой — в пехоту уходит… Люба. Сын?

Екатерина Михайловна кивает.

Без музыки идут. И у нас оркестр, слышите, не играет. Ушли. Туда же. (Зажигает свет). Отчего он нынче не летает? Вам цветные носочки не нужны? (Показала на цветной носочек, надетый поверх чулка). Ужасно миленькие, и расцветка, правда, оригинальная? Сегодня брала. В Гостином. Какая-то дама шла, обернулась, как на ненормальную. «Как это, покупаете?» — «А что?» — «Летние?» — «Ну и что?» А я смеюсь: «А вдруг да не ровен час доживем, а носочков-то летних и не будет!» Оглядела меня, и что бы вы думали? Сама купила четыре пары. Как-то очень… принципиально получилось. (Засмеялась). Носочки оригинальные, правда? Надоела вам, простите.

Звонит телефон.

(Берет трубку). Его нет.

Входит Батенин.

Дежурная по этажу… Откуда? (Батенину). Вадиму Николаевичу из Москвы телефонограмма.

Батенин. Давайте, приму. (Взял трубку у Любы). Бумагу.

(В трубку). Диктуйте. (Пишет). Так. Так. Специальному. Так. Военному. Так. Так. (Пишет). Дальше… (Взволнованно). Что?.. (Пишет). Так… Да, принято. (Повесил трубку. Задумался. Ищет глазами коробку табаку, нашел, соскреб с донышка табачную пыль). В Москве накурится. Религия века… (Усмехнулся).

Люба (стараясь скрыть волнение). Вызывают? Расстроится. Батенин (искоса взглянул на нее). Может быть.

Люба (нервничая). Не может быть, а я вам говорю.

Батенин (холодно). Что с вами, милая?

Люба. Простите. (Екатерине Михайловне). Простите.

Идет к дверям. Сталкивается с Линдой.

Линда. Я вас ищу. Пожалуйста, можно водопроводчика? В ванне не идет вода.

Люба (зло). Ушел водопроводчик.

Линда. А когда вернется?

Люба. Когда война кончится. Коли цел будет. (Ушла). Линда. Она всегда была очень корректной. (Помолчав). Эта… ночная тишина… Ей страшно…

Батенин. А вам?

Линда. Мне — холодно…

В дверях появился Нарышкин, за ним — Аугуст и Ян.

(Делает им знак, как бы приглашая войти. Улыбнулась). Мне не страшно на свете ничего, кроме… кроме потери комфорта. С детских лет я привыкла, чтобы в ванне из крана шла горячая вода. (Трогает батарею). И когда горячие батареи. И музыка и общество… У нас, в Таллине, я бывала в ресторане «Золотой лев». Один русский пел там перед войной, перед самой войной… ваш старинный романс. (Подошла к пианино, взяла аккорд). «За две настоящих катеринки…»

Екатерина Михайловна. Если можно… не надо.

Линда (остановилась, внимательно поглядела на Екатерину Михайловну, потом на Батенина, улыбнулась ему). Чтобы не слышать тишины. (Запела). «…купил мне мой миленочек ботинки, а на те ботиночки навинтил резиночки, навинтил он желтые резинки…» (Ударила по клавишам). «Ботиночки, зачем мне вас купили, жизнь мою вы девичью сгубили…»

Екатерина Михайловна (тихо). Слушайте, это невозможно, уходите.

Нарышкин. Екатерина Михайловна…