Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

— Обращение со мною мистера Карсона.

— Нисколько, — отвечал Клейтон, с обычным спокойствием.

— Во всяком случае, — сказала Нина, — благородство требует от меня, чтобы я объяснила вам причину такого поведения. Мистер Карсон вообразил, что имеет полное право на мою руку и на моё состояние. Я была так безрассудна, что сама подала ему повод думать таким образом. Дело в том, что я играла жизнью, говорила и делала всё, что приходило в голову, так, для шутки. До недавнего времени, мне всё казалось, что в моих словах и поступках ничего нет серьёзного или действительного. Знакомство с вами показало мне многие вещи в настоящем их виде. Теперь я убедилась, как безрассудно обыкновение, существующее между девицами, играть и шутить всем на свете. Ради шутки, я дала слово мистеру Карсону выйти за него замуж, ради шутки я дала слово и другому.

— Ради шутки, вы дали точно такое же слово и мне, — сказал Клейтон, нарушая молчание.

— Нет, — сказала Нина после минутного раздумья, — не ради шутки, но и не серьёзно. Мне кажется, я нахожусь в состоянии человека, который начинает пробуждаться. Я не узнаю себя, не узнаю, где я и что такое, мне не хочется отрываться от безотчётно-приятной дремоты. Я нахожу слишком трудным принять на себя ответственность серьёзной жизни. Мне кажется, я не могу быть привязанною к кому-нибудь. Я хочу быть свободною. Я решительно прервала всякую связь с Карсоном, прервала её с другим, и хочу...

— Прервать её со мною? — сказал Клейтон.

— Не знаю, как вам сказать, чего я хочу. Это желание отличается от всех других желаний, но в тоже время к нему примешивается чувство боязни, ответственности и стеснения. Я знаю, что без вас я буду чувствовать себя совершенно одинокою, мне приятно получать от вас письма, а между тем, кажется, невозможным быть связанною словом выйти за вас замуж; мысль об этом ужасает меня.

— Милый друг мой, — сказал Клейтон, — успокойтесь, если вас страшит подобная мысль. Я отдаю назад ваше слово. Если вам приятно быть со мною и писать ко мне, то, прошу вас, не стесняйте себя, — время сделает своё дело. Говорите и делайте, что вам угодно, пишите ко мне или не пишите, когда вам угодно; если вам нравятся мои письма, то читайте их, если не нравятся, то не читайте. Без свободы не может быть истинной любви.

— Благодарю вас, очень благодарю! — сказала Нина, и вздохом облегчила грудь свою, — теперь я вот что скажу: мне понравилась приписка вашей сестры; но, не смотря на милые выражения, в этой приписке есть что-то особенное, дающее идею, что ваша сестра одна из тех серьёзных, степенных женщин, которая ужаснулась бы, узнав о моих шалостях в Нью-Йорке. Клейтон едва удержался от смеха при этом замечании Нины, в котором проглядывала инстинктивная прозорливость…

— Не знаю, — сказал он, — почему вы заметили это? И ещё в такой коротенькой приписке?

— Знаете ли, — когда я гляжу на чей-нибудь почерк, у меня сейчас же составляется идея о характере того, кто писал; как будто глядя на почерк, вы смотрите на человека, писавшего им; точно такую же идею сообщил мне и почерк вашей сестры, когда я читала её приписку.

— Мисс Нина, говоря по правде, сестра Анна немного серьёзна, строга и осмотрительна в поступках; не смотря на то, у неё доброе, любящее сердце. Вы полюбите друг друга, я это знаю.

— А я - так этого не знаю, — сказала Нина. — Я знаю только, что у меня есть способность ужасать степенных людей своими поступками, как и у них есть способность делать мне всё наперекор.

— Прекрасно; только мою сестру вы не считайте за женщину серьёзную в буквальном значении этого слова; у неё, под серьёзной наружностью, как под самою тонкою оболочкою, бьётся искреннее и горячее сердце.

— Может быть и так, — сказала Нина, — а по моему мнению, такие люди похожи на мелкий ручей, промёрзший до дна. Впрочем, оставим это. Мне было бы очень приятно, если б ваша сестра навестила нас, разумеется, как навещают хорошие друзья; а то весьма неприятно, если кто-нибудь приедет только для того, чтоб высмотреть слабые стороны и потом насмеяться. Клейтон засмеялся от наивного, незамаскированного чистосердечия этих слов.

— Надо вам сказать, — продолжала Нина, — что хотя я ни более, ни менее, как неопытная, ничего не знающая пансионерка, но я горда, как будто во мне есть всё, чем должно гордиться. Откровенно признаюсь, мне бы не хотелось вести переписку с вашей сестрой, потому что я не умею писать хороших писем; я не могу просидеть довольно долго и спокойно, чтоб подумать и написать что-нибудь дельное.

— Пишите совершенно так, как вы говорите, — сказал Клейтон, — пишите всё, что придёт вам в голову. Я полагаю, что подобный способ писать письма понравится и вам; писать натянуто было бы весьма скучно и для вас и для тех, кому вы пишите.

— Прекрасно, мистер Эдвард Клэйтон, — с одушевлением сказала Нина вставая.— Теперь если вы кончили восхищаться эффектами лунного света, можно спуститься в гостиную, где тётушка Несбит и мистер Карсон давно, я думаю, сидят tête-à-tête (с глазу на глаз, бок о бок).