Дрёма

От палатки до ольховой рощицы несколько десятков шагов. Не больше тридцати. (И лет Ване не больше тридцати.) Но дались они ему нелегко, с каждым шагом он чувствовал, как наливаются усталостью ноги и наступил миг, когда они подогнулись в коленях и он опустился на снег. Со стороны можно было подумать, что атмосферное давление именно для этого человека увеличивалось многократно, с каждым новым шагом и наступил момент, когда силы человеческие больше были не способны сопротивляться, они гнулись, напрягались на пределе возможностей и, вдруг, надломились. Из палатки вышел крепкий, на вид, мужчина, до рощицы добрёл ослабевший измождённый годами старик. Добрёл и бухнулся коленями в снег. Брови насупились, образуя сеть морщин вокруг глаз, нижняя губа беспомощно вздрагивала, щеки ввалились, отчего лицо, когда он поднял его к небу, в сумеречном свете напоминало провалами мумию. Взгляд старлея что-то мучительно выискивал среди мятежных туч, они будто спрашивали их о чём-то, а те оставляли вопросы без внимания, безучастно проплывая над самой головой и засыпая снегом. Затем лицо старлея посветлело. Он слизнул с губ тающие снежинки, вкус талой воды имел неожиданное живительное воздействие на него. В мумию будто вливалась прежняя жизнь. Тени покинули впадины на щеках. Губы заблестели. Брови больше не хмурились, они удивлённо приподнялись, из-под них снова выглянули глаза, светлые, с искоркой озорства.

Ваня, каким-то детским движением, тыльной стороной ладони стёр слёзы с лица и смело взглянул на низкие тучи. Для себя он решил давно: «Все университеты, преподаваемые нам убелёнными сединой профессорами, знания, опыт поколений, университеты дипломированные, и житейские, удовлетворённо брюзжащее, поглядывая на нас, стоящих у доски, поверх очков: „Ну что ж, можешь, а говорил, не получится“. Они образовывают, затачивают тебя и закручивают в механизм – работай. Человек не болт, ему по любви жить хочется. А любовь не измеряется шагом резьбы. Механизм ломается. Любовь вечна и познание её – глупость. Ею жить надо, дышать, как делают это младенцы: всё принимаю любя».

Решил-то давно, но эта школа оказалась самой трудной. Прозреть, чтобы ясно увидеть зло и сразу ослепить себя: «Ненавидеть зло». Ваня снова вздохнул, на сей раз свободно не хрипя, так вздыхает человек, решивший трудную нравственную задачу.

– Ну и пускай ночь, новый день-то настанет всё равно. И это чудно, – и улыбнулся, как мог улыбаться один лишь Ванюша-старлей – беспричинно радуясь пролетевшей снежинке.

Он ещё постоял несколько минут, наблюдая, как настойчиво выпрямляется серый стволик ольхи, ободряюще погладил его, повернулся и уверенной походкой возвратился назад.

И обратно не более тридцати шагов. Но возвращался уже другой человек, человек забывший смертельную усталость, человек сильный. Он больше не напоминал человека-вопроса, согбенного и преследуемого шумной улюлюкающей толпой сомнений.

Ваня освободился от всех лишних и мешающих звуков, он стал частью безмолвия, крохотной частичкой, но уже это приобщение позволило ему острее воспринимать любое движение мира. Любые замыслы, самые скрытые, вызывают импульс, и там, где шумная толпа жизни пройдёт мимо и не услышит ничего, безмолвие обернётся, приметит и предупредительно, по-отечески покачает головой.

Тайны возникают и сохраняются при многоголосии, когда одна правда старается перекричать другую. Истина немногословна, зачастую ей достаточно одного слова. Таким возвратился в палатку Ваня. Он выкричался до хрипоты и неожиданно осознал: признаки жизни не в махании руками и не всполошенные крики доказывающую твою правду на земле, признаки жизни человека – любовь. Не приземлённая, растасканная святыми мощами в каждое сердце, а великая сила. Одна на всех. Одна над всеми. И как он был готов когда-то защищать своего новорождённого сына от всех бед и посягательств, так и завтра, когда настанет новый день, он встанет на защиту любви. Одной на всех. Одной над всеми!

А как он, маленький и слабый, будет защищать то, что сотворило необъятный космос, со всеми его галактиками и чёрными дырами, и поместило небольшую планету у самой гостеприимной звезды? Так озябшего путника усаживают поближе к очагу и смотрят, чтобы одежда на нём не подпалилась. И потом предлагают воду из чистейшего источника и пищу. И вот когда путник разомлел, ему хорошо и дремотно, ему дарят сновидения и обещают: сниться будет то, что сам пожелаешь. И в тех сновидениях он – Ваня – мгновение секунды. И этому мгновению спасать любовь?! Какие силы нужны, какое мужество.