Дремеры. Изгнанники Зеннона

С этими словами Утешитель открыл двери, пропуская вперед дядю, затем зашел сам и закрыл за собой дверь. Мы с Кинном остались в гостиной вдвоем.

Неловкость между нами сгустилась настолько, что ее можно было разрезать и съесть. С каждой секундой мои щеки краснели всё больше и больше.

– Тогда… пойдем, – Кинн прошел к еще одним дверям, ведущим из гостиной, и встал, пропуская меня вперед. Я пожалела, что не могу скрыть горящее лицо за шляпкой. Сам Кинн вблизи показался мне бледным. В глаза он мне не смотрел.

Мы заглянули в столовую, потом через гостиную вышли в коридор, который одновременно служил картинной галереей – на этот раз это были портреты предыдущих Первых Утешителей. Кинн рассказывал обо всем кратко и сухо, точь-в-точь как дядя – Бернелам. Стеклянная дверь из коридора вела на небольшую террасу – в сад. Направо от нее на второй этаж поднималась просторная лестница, и Кинн провел меня наверх. Мне хотелось заговорить, но каждый раз, натыкаясь на закрытое, словно чужое лицо Кинна, все слова во мне замирали.

На втором этаже, пройдя мимо двери в спальню Утешителя, мы оказались в еще одном коридоре, который украшали гобелены с историческими сценами и всевозможные фарфоровые и хрустальные статуэтки. Наконец Кинн распахнул выходившие в коридор массивные деревянные двери.

– Библиотека.

Библиотека была залита рассеянным светом, который мягко подсвечивал корешки книг, занимавших всё свободное пространство стен. Запах кожи и бумаги смешивался с едва уловимым ароматом лимонника, хотя цветов нигде видно не было. У окон стояли два стола, еще один стол вытянулся посередине, – над ним нависли искусно сделанные светильники.

Как и остальной дом, библиотека дышала уютом, удобством, и всё же чего-то не хватало. Я прошлась мимо стеллажей с книгами, тронула шершавое голубое сукно на длинном столе, всё время ощущая присутствие Кинна. И тут я поняла.

Нигде в доме не было и следа Кинна – ни оставленной на столе книги с закладкой, ни небрежно брошенных на комод перчаток, ни забытой игры в ровинсоль, которой увлекались почти все наши одноклассники. Словно Утешитель жил в доме один. От осознания этого мне было еще тяжелее заставить себя сказать:

– Тебя не было на наших занятиях в библиотеке.

Я постаралась, чтобы мой тон был легким, без нажима, но по лицу Кинна словно пробежала тень, и он с неохотой сказал:

– Да, я был занят.

Когда я ничего не ответила, делая вид, что рассматриваю книги, он продолжил, и впервые в его голосе прозвучало что-то живое, какой-то отголосок волнения:

– Если честно, я уже закончил со своей частью. Так что…

В первую секунду его слова меня оглушили. Наверное, я ослышалась. Я заставила себя обернуться к Кинну с удивленным лицом:

– Уже? А я никак не могу разобраться с их двойными отрицаниями.

Кинн несколько раз сжал шкатулку с часами, которую неловко держал в руке, и подошел к столу у окна справа, где лежала бумага и стояли в костяной крандашнице карандаши. Немного подумав, он что-то написал на листке бумаги, потом протянул его мне.

– Вот, думаю, здесь может что-то быть.

Нерешительными пальцами я взяла лист бумаги и посмотрела на записанные там твердым почерком две книги, чувствуя, что внутри что-то оборвалось.

Значит, Кинн больше не собирается приходить в библиотеку.

Тихо, чтобы меня не выдала дрожь в голосе, я спросила:

– Разве мы не должны были работать над этим вместе?

Я не рискнула поднять голову от бумаги, не рискнула посмотреть Кинну прямо в глаза.

Когда он наконец ответил, его голос был холодным и отстраненным:

– Думаю, теперь ты справишься сама.

Я кивнула, медленно убрала бумагу в карман и спросила чужим, спокойным голосом:

– Мне что-то душно. Скажи, пожалуйста, где у вас можно умыться?

– Налево по коридору и прямо.

Я развернулась, не дожидаясь, пока Кинн скажет что-нибудь еще, решительно вышла из библиотеки и двинулась к двери налево. За ней скрывалась лестничная площадка, на которую выходило две двери, и лестница для прислуги. Я прошла прямо.

Закрыв за собой дверь, я прислонилась к ней спиной и беззвучно заплакала.

А чего я, собственно, ожидала? Что Кинн повинится в том, что игнорировал меня весь последний месяц, попросит прощения, пообещает вернуться к занятиям в библиотеке? Кто мы друг другу такие, чтобы я на это рассчитывала?

Как утопающая, я схватилась за браслет и прикусила губу, стараясь сдержать рыдания.

Разве Кинн давал мне повод для таких ожиданий? Разве когда-то открывался мне? Разве пускал в свою жизнь? Нет. Это я имела неосторожность показать свою уязвимость и от этого возомнила, что нас что-то связывает, что-то дружеское. Глупая. Наивная.

Видел бы кто-нибудь, как гордая Вира Линд плачет в чужой уборной над несостоявшейся дружбой.

Глубоко вздохнув, я подошла к раковине и умылась холодной водой. Посмотрела на себя в зеркало и стерла жалкое, побитое выражение с лица. Пора прийти в себя.

В этот момент дверь в уборную открылась.

Служанка, со стопкой полотенец, уже сделала несколько шагов внутрь, прежде чем увидела меня. Ее почти бесцветные брови взлетели вверх, рот приоткрылся.

– Госпожа…я…