Древнее зло в кресле босса

– Скоро привыкнешь, моя Любовь. И простишь, поскольку поймешь, что я сделал самый правильный выбор за нас обоих. Мы любим друг друга, поскольку противоположности притягиваются. И по этой же причине никогда друг другу не надоедим.

– Нет, ты просто эгоист, – равнодушно заметила я.

– Пусть так!

– Пусть, – согласилась, поскольку стало вообще все равно. – Просто эгоизм к любви не имеет никакого отношения. Но продолжай говорить – хоть самому себе будешь казаться древним мудрецом.

Он усмехнулся – показалось, что невесело. А у меня внутри на самом деле все приходило в видимость порядка. Ну, решили за меня, и что? Зато у меня теперь есть ресурс когда-нибудь отплатить тем же. Сейчас я получила возможность не только смириться, но и пережить больную любовь этого больного существа, в котором все неправильно. И про эгоизм подумать хорошенько – быть может, даже какую-нибудь диссертацию на эту тему защитить. Сто диссертаций. Я же теперь во времени не ограничена.

– Чувствую истощение, – призналась без лишних эмоций. – Там от ужина что-то осталось?

Он так вдохновился спокойным разговором, что унес меня в столовую на руках, а кормил с восторгом, будто собственное дитя, – спасибо, что не с ложечки.

Я через полчаса окончательно отдышалась и даже начала проявлять любопытство:

– То есть меня теперь убить невозможно?

– Возможно – все-таки ты рождена человеком. Твое тело сделалось бессмертным, но при очень большом рвении от него можно избавиться, а сознание уничтожить заклинанием – отправить твою душеньку туда, где ей место. Будешь осторожна – никому и в голову не придет разносить тебя частями в разные концы света.

– Здорово как, – безрадостно отозвалась я. – В крайнем случае буду знать, чем закончить, если заскучаю.

– Не заскучаешь, если останешься со мной, – пообещал тот, которого лично я считала умирающим от скуки. – Слушай дальше. Бессмертие исчерпаемо, им следует делиться бережно и с большими временными промежутками, чтобы оно успевало восстанавливаться. И никогда, ни при каких обстоятельствах не делись им с умершими или теми, кого уже не спасти. Последние уже в списке Смерти – она отступится только на время их жизни, но за счет твоего бессмертия. Выходит очень неравная сделка, хотя Смерть имеет право устанавливать свои правила.

– Умершими? – это меня окончательно обескуражило. – А как же тело?

– Тело – дело наживное. Даже самая слабая душонка, выдернутая у Смерти, может найти себе готовое тело – вон сколько людишек каждый день помирает, но только потому, что они в списке стоят на первых строчках. Ей души нужны, а тела она вполне готова оставить в покое – все равно ждать недолго, несколько десятилетий для нее не срок.

– Как это все муторно, – я даже не пыталась изображать буйную радость.

Но Григорий все равно вдохновлялся моим интересом и терпеливо отвечал на все вопросы – с его точки зрения, он сделал мне неоценимый дар, но непременно был обязан добавить правила эксплуатации, дабы нас обоих обречь на вечное счастье.

К вечеру я все-таки собралась домой, объяснив:

– Переварю все без тебя. На вечный твой эгоизм ведь тоже надо настроиться.

– Моя Любовь, ты…

Я перебила:

– Не дави, моя любовь, ты уже передавил. А натрахаться еще успеем – не приелось бы. Чувствуешь, у меня даже лексикон твоим делается?

Он, к счастью, не настаивал. Хотя это ведь тоже часть манипуляции – Гриша прекрасно понимает, что правильнее теперь дать мне остыть. А уже после, готовенькой и голенькой, вернуться в его объятия без претензий и сомнений. Но я была потрясена – даже не тем, что произошло, а как это произошло.

Глава 26

Я и остывала, но так, как умела. Скрежетала зубами, рвала на себе волосы и пыталась отыскать возлюбленному хоть какие-то оправдания. Мы все в каком-то роде эгоисты! И если нуждаемся в ком-то, то мечтаем, чтобы он всегда был рядом – пусть хоть единственным зрителем в театре одного актера. Приживусь, приспособлюсь, не сахарная. Вот про детей забыла поинтересоваться – они у меня могут быть или на фиг уже детей, раз я вся из себя такая непобедимая? А не буду ли я становиться все хуже и хуже? Буду, конечно, это неизбежно: если нет никаких ограничителей, со столетиями любую мораль сотрешь, лишь бы хоть что-то интригующее испытать.

Василий, будучи свидетелем моих терзаний и размышлений в воздух, пытался поддержать:

«Он звонил юристу. Собирается передавать фабрику без суда. Он задабривает тебя, Люба. Показывает, что теперь ты сможешь совершить много добрых дел, пока не станешь курвой. Или он их совершит, чтобы поднять тебе настроение».

Мне и это не помогало справиться с апатией – до сих пор тошнило от воспоминания, как Гриша прижал меня к двери и не обращал внимания на протесты. Мой возлюбленный, мой любовник, мой самый классный собеседник показал себя в полной красе – и ведь знал, что я не из тех, кто способен просто принять какой-то выбор, если в нем есть грязь! Вася продолжал утешать:

«Ты можешь требовать от него хороших дел. Он хочет видеть тебя на своей стороне, и такие уступки для него мелочи!»

Я угрюмо ответила: