Древнерусское предхристианство

В браке женщина становилась мужатицей «замужней», супругой «сопряжённой, соединённой» с мужем. Её называли жена «рождающая», а затем мать «имеющая детей» (от глагола имати «иметь»).[625] В языке не могли не отразиться любовные и семейные отношения. Беременную женщину называли бережей «бережённой»,[626] хозяйку дома – любой «любимой», другиней «подругой», а также родной, милой, ладой (от слова лад «союз, уклад; созвучие»), усладой и сладимой «сладкой», радой (от «радость»), согревой (от «греть»), утехой (от «утешать»), желью «желанной», хотью «страстно желаемой, вожделенной». Один лишь этот словесный ряд свидетельствует о глубине супружеских отношений в Древней Руси, где жена являлась высоко ценимой, равной с мужем.

Древнерусский брак мог быть расторгнут из-за бесплодия жены, а иногда мужа.[627]Наложницу, взятую «на ложе» для рождения детей, называли суложь или женима. Жена могла по взаимному согласию покинуть мужа, стать отпущенницей или попросту сбежать, превратиться в гулящую, в шлюху (от «шляться») и заблудить «впасть в блуд». Корень последнего слова, видимо, восходил к пастушескому быту, оно породило бранные выражения, в равной степени относимые и к недостойному поведению, и к жизни духовной – к еретикам и богохульникам. В таком значении его употреблял в своём «Житии» знаменитый писатель, протопоп Аввакум.

Важное значение помимо речевого общения придавали «красноречивым» знакам – выражению глаз, лица, телодвижению. Поведение было тесно связано со словом. Отношения между мужчиной и женщиной были внешне сдержанными, резкие речи и движения считались наглыми «внезапными, бесстыдными».[628] От древнерусских стужать «тяготить», студа, стужа «холод, отвращение» происходило слово стыд. В древности со-весть понималась как тихое провещание сердца, посылающего весть, дающего совет. Её нельзя было ослушаться, от стыда у человека стыла кровь, становилась постылой жизнь. Ум и опыт позволяли понять, что людское сердце – ретивое «горячее, неверное». Добрый, сердечный человек мог стать сердитым, осерчать и «в сердцах» сотворить зло. Горячность, вспыльчивость (от слова пыл «огонь, жар») разрушали семейный мир, сжигали супружеские чувства. Неудивительно, что слова гнев и огнь одного корня. Грех вызывал ощущение горя, горечи, от которой всё горело внутри и горестью отражалось на лице. Напротив, улыбка свидетельствовала о приязни не только к любому, но к любому человеку – улыбити, улюбить в древности означало «полюбить». Вражда разделяла, вела к зависти (от древнерусского завидети «смотреть издалека») и ненависти «нежелании видеть», о человеке начинали судить и судачить, оговоры и наветы превращались в клевету – злые языки словно клевали душу…

О существовании общепринятых нравственных запретов говорят слова оголтелый «оголивший тело», позор «выставление напоказ» (от «зреть, смотреть»), издевательство «раздевание», срам «запрет». Глагол изгалятися «насмехаться, глумиться»,^[629] вероятно, значил «обнажать тело», а не только «зубоскалить». Слово целовати предполагало прикосновение губами к челу «лбу», в отличие от лобызати «целовать в губы» (от лобъзъ «губа»). Семейную любовь выражала ласка. Глагол ласкати, родствен древнеиндийским lasati «желает» и lasati «сияет, блестит», он одного корня с лоск «блеск, лоснение» и, вероятно, имел второе значение «гладить, нежить». Нежность связывалась не только с негой «телесной лаской», слово нагой первично относилось к «лишенному защиты, мягкому, ранимому», а нежити значило оберегать «младенческое», «слабое» тело и лишь во вторичном понимании – «ласкать, гладить нечто обнажённое».[630]

Летний женский наряд. Торжок. Начало XIX в.

Рисунок академика Ф.Г. Солнцева из альбома «Древности Росийского Государства» (1851).