Древнерусское предхристианство

Духи предков являлись людям «с внешностью кума». Возможно, слово скоморох происходит от более древнего скумароша, относящегося к жрице, – от выражения «с кума рожей» или «с кума ружью». Древнерусское ружь означало «наружность, внешность», а рожа «лицо, вид».[336]Ружью, рожей называли звериную маску, в родстве с этими словами состоят диалектные рожай «наружность человека» и рожаист «красивый, видный».[337] В Средневековой Руси ношение личин сурово осуждалось, нередко и сама «крестьянская этика запрещала употребление масок при сохранении традиции ряженья».[338] В середине XIX века неделю после Троицы крестьяне продолжали называть «русальною», перед её наступлением, по свидетельству этнографов, «двое пожилых людей готовили себе маски – «рожи» и костюмы «русалок». Женщина делала из холстины мужскую «рожу» с широкой длинной бородой…».[339]

Личина. Новгород.

Дерево. XII в.

В обрядах Русальницы проявлялась «магия уподобления». Жрица, а впоследствии жрец «с внешностью кума» были одеты в медвежью шкуру, носили медвежью рожу, а их речь походила на рычание. Впоследствии скураты, от древнерусского скора «шкура, кожа» или хари, от ухарь «ушастая маска»,[340] представлявшие звериный облик первобытного кума, сменились человекоподобными личинами. В Комоедицы для обрядов «пробуждения медведя» ружь могли изготавливать из медвежьей шкуры, а в Русальницу из бересты или дублёной кожи.

Жрецы-скоморохи приближались к собравшимся, слушали хвалы и молитвы, в ответ прорицали наказы от имени русал. Владение потусторонним знанием и искусством его передачи сближали их с древнепрусскими «вайделотами» (waidelotte), жрецами-актёрами, прозвище которых происходит от слова waid «знать, ведать». После «встречи русал» все возвращались в село. Вслед за живыми, словно почётные гости, незримо следовали души предков.

Женские поручи с изображением гусляров-скоморохов. Серебро. Тверской клад. XII–XIII вв.

На русальный пир варили кулеш «жидкую пшённую кашу с салом». Всеобщее веселье сопровождалось игрищами молодых, мужскими ристаниями – соревнованиями в силе и ловкости, вождением карагодов «хороводов» и плещаниями «плясками» под бой бубнов, игру на рожках, свирелях (длиною более полуметра), трёхструнных гудках, гуслях (пятиструнных, восьмиструнных, девятиструнных).[341] Древнерусское слово гусль не имеет ясного толкования. Его возводят к праславянскому *gǫdsli, родственному глаголу гудеть, хотя гусли звенели. Это слово было созвучно с именем «небесного вестника» – гусь, и потому гусли изготавливали в виде гусиного крыла – «гусли звончатые, или крыловидные». Девять струн, по числу священного «числа неба», соответствовали древнерусскому полнозвучию, звуковой гамме, к которой было приучено ухо, в древности различавшее не все полутона.

Миниатюра Радзивиловской летописи. XV в. (копия миниатюры XI–XIII вв.?)

Русальные игрища с «плещеваниями».

Скоморохи. Фреска. Собор св. Софии. Киев. XI в.

В русальных песнях славили вернувшуюся красу жизни, красо́чками называли весенние цветы, их багровый цвет напоминал угли купальского костра:

Вы луги мои,
Вы зеленые!
На вас красочки
Всё багровые.
Я сорву цветок
И совью венок.

В Средние века Русальница завершалась, как и в древности, гулянием в рощах и собиранием целебных трав: буквицы, ягодника (листьев земляники), ивана-да-марьи…

Кресение русалок

Сохранявшийся в России до начала XX века троицко-семицкий обычай «кумления с берёзой» изначально относился к Русальнице и означал «кумление с русалкой» – подтверждение родства с предками-русалами. Обряд крещения (кресения) русалок содержал следы древнейших поверий, считалось, что весной из ирия являлись на землю души предков и воскресали в телах новорожденных потомков. В Средние века «крещение русалок» смешалось с «крещением кукушки», которое иногда называли «кумлением с кукушкой». Этот обряд восстанавливал незримую связь с русалкой, обережной берёзкой и кукушкой-кумой, каждую весну прилетающей из ирия с вестью о кресении умерших. По народным представлениям, кукушка сопровождала русал во время весеннелетних празднеств. Она ведала судьбами живых и мёртвых. По её кукованью пытались понять, какие ковы напророчит небесная вестница: кому «свадьбу ковать», кого хоронить, кому долго жить. Она могла закуковать «оковать, околдовать» человека и расковать его судьбу. На Русском Севере сохранилось диалектное прозвище кукушки жива, восходящее к праславянскому *zivja. В Смоленской области существовало поверье о «живущей на небе кам-птице», в которой следует признать всю ту же почитаемую птицу-куму – кукушку.