Именно этим условиям отвечает местоположение Готского двора, существование которого археологически прослеживается с рубежа XI–XII вв.: он располагался на Торговой стороне немного южнее Ярославова дворища, невдалеке от берега Волхова[1147]
. На самом берегу Волхова против Готского двора, по описанию «Устава омостех» (1265–1267 гг.)[1148], находился «Гаралдов вымол», т. е. пристань, причал Харальда, за сохранность которого отвечали «гте» – «готландцы», т. е. власти Готского двора. Представляется в высшей степени вероятным предположение А. Л. Хорошкевич, что это название причал получил еще в 1030-1040-е гг. по имени Харальда Сигурдарсона, проведшего более 10 лет на службе у Ярослава и в Византии и женатого на Елизавете Ярославне[1149]. О древности микротопонима говорит тот факт, что к середине XIII в. личное имя в его составе утратило исторические коннотации и подверглось деформации: в других списках «Устава» имеются варианты, очевидным образом искажающие и русифицирующие имяС деятельностью Харальда Сигурдарсона может быть связано и основание церкви св. Олава, которая, вероятнее всего, была построена на территории скандинавского подворья или поблизости от него, а впоследствии, в середине XIII в., числится принадлежащей Готскому двору[1151]
.Впервые церковь св. Олава в Новгороде упоминается в рунической надписи на камне из Шюсты (Упланд, Швеция), высеченной мастером Эпиром, который работал в последние десятилетия XI в. или самом начале XII в.[1152]
. Стела установлена в память о некоем Спьяльбуди, который «умер в Хольмгарде (Новгороде. –Время же ее основания неизвестно, но, как представляется, может быть предположительно установлено по сообщениям древнескандинавских текстов, посвященных чудесам св. Олава.
Почти сразу после смерти Олава Харальдссона распространяются рассказы о чудесах, происходящих на месте его погребения, и летом 1031 г. «дружинный» епископ Олава Гримкель с согласия и в присутствии Свейна Альвивусона обнаруживает нетленные останки конунга, переносит их в Нидарос (совр. Тронхейм), где погребает в основанной Олавом церкви св. Климента, и объявляет Олава святым[1157]
.Древнейшие рассказы о чудесах первого скандинавского святого[1158]
нашли отражение в двух скальдических поэмах, сочиненных в течение десятилетия, последовавшего за смертью Олава: «Песни о тиши на море» («Glælongskviða») Торарина Славослова (1030–1036 гг.)[1159], скальда Кнута Великого, и в «Поминальной драпе» («Erfidrápa») Сигвата Тордарсона (ок. 1040 г.)[1160], дружинного скальда Олава, а также в последующих сагах об Олаве Святом и посвященных ему агиографических произведениях. Они включали два основных комплекса чудес: знамения и исцеления.Повествования о чудесах-исцелениях возникли непосредственно вслед за переносом мощей Олава в Нидарос, и описываются уже в поэмах Торарина и Сигвата, причем в поэме последнего, написанной примерно через десять лет после канонизации Олава, впервые приводится чудо-исцеление, место действия которого – Русь: «…еще сохраняются те волосы, которые выросли на его (Олава. –
Другой сюжет чуда-исцеления, произошедшего на Руси, представлен в «Легендарной саге об Олаве Святом» (начало XIII в.). Речь в нем идет об исцелении мальчика от нарыва в горле: местная женщина по совету жены Ярослава Мудрого, шведской принцессы Ингигерд, привела больного к Олаву, находившемуся в то время на Руси[1162]
. Автор саги специально подчеркивает, что о чудотворных способностях Олава знает лишь Ингигерд – они еще не открылись всему миру. Этот сюжет не имеет параллелей среди других чудес св. Олава, более того, он едва ли не единственный, посвященный прижизненному чуду Олава.