Древняя Русь : наследие в слове. Мудрость слова

Категориальное преобразование имен прилагательных, их «трехмерность» стали способствовать в «раскрытии тайны цвета» (и не только цвета), так что сегодня писатель уже вполне осознанно выделяет цвет, интенсивность и отражаемость в только что увиденном объекте наблюдения. Иван Гончаров во «Фрегате “Паллада”» об омаре: «спина синяя, двуличневая, с блеском; шея у него — самого чистого дикого цвета, как будто из шелковой материи, с коричневыми полосами»; об акуле: «спина у ней темно-синего цвета с фиолетовым отливом, а брюхо ярко-белое, точно густо окрашенное мелом». Трехмерное пространство «цвета» описывается образно и точно. Но в наше время — сейчас.

В древнерусском же языке обозначилось две тенденции, которые помогали развитию новых цветообозначений (и не только их!).

Первая касается найденного принципа формирования качественных прилагательных. Малина — цвет малины = малиновый цвет (притяжательное) → малиновый цветок (относительное) → малиновый закат (метафорический эпитет на основе сравнения) → малиновый звон (идеальный признак, уже выделенный на предыдущем этапе: качественное). На этом примере ХVІІ-ХVШ вв. видно, как в процессе идеации задавалось содержание понятия, а затем, в контекстных его переосмыслениях, происходило наполнение объемов такого понятия. В отличие от XV в., когда происходило выделение типичного признака, теперь метафорические связи помогают установить идеальный признак как момент содержания понятия.

Вторая тенденция глубинно сопровождает первую, эхом отзываясь в семантике традиционных для славян слов. До сих пор слово белый сохраняет внутреннее значение исходного корня, но вместе с тем оно же стало и многозначным. Притяжательность качества, относительность признака и качественность свойства развивались, так сказать, внутри слова:

Линии —— указывают исконное движение мысли, линии ----- представляют современную смысловую иерархию слова (Колесов, 1983а).

Подобное усложнение мира вещей миром идей приводило в конце концов к отчуждению от вещного мира, который, удаляясь в мысли, все более превращался сначала в предмет наблюдения (развивается и упрочивается противопоставление субъекта и объекта), а в наше время стал совершенно абстрактным миром объектов пользования.

Естественно, что такой процесс отчуждения мира от сознания человека изменял и нравственную сторону отношений между миром и человеком. Когда субъект представляется всего лишь частью объективного мира — объекта покушения, — и они являются одинаково общей частью мира, и отношение к миру совершенно иное, чем если требуется «покорять природу», представшую как объект домогательств. Пока в центре мира был Бог, он несомненно благъ, но если «Бог умер!» — что станет с Благом?

Изменяется понятие доброты. Поначалу это как бы идеальное качество жизни, которое, может быть, и встречается редко, однако всегда известно, что оно существует. Пусть хотя бы и для других. В известной нам уже последовательности обозначений язык вяжет узелки мысли на пользу грядущим поколениям.

Пока еще добръ и добро равноценны, а наряду с ними возможны также добра (она) и добры (они), качество воспринимается как субстанция, материально ею определяясь и воплощая эту связь в неразорванном кольце обозначений: добро(е) добро. Здесь все равномерно конкретно и вместе с тем представлено отвлеченно. Добро — то же, что, например, имѣние, это имущество рода или отдельного человека. Но одновременно всякое добро — имение хорошее, нужное, добротное. Связь качества с субстанцией еще осознается, ибо качество — часть субстанции. Тем не менее такое добро отчасти уже и не добро — оно конкретно вещно, в отличие, например, от блага, идеально помысленного в себе самом.

Образование определенной формы прилагательного добрый выделяет чистый признак, уже отвлеченный от своей субстанции; он существует сам по себе, как обогащенный «определенным артиклем» в виде указательного -и. Грамматическое обобщение полных (местоименных) форм происходит не ранее X в., но развитие их в категорию осуществляется долго, до XIII в. При этом характерно: раньше всего полные формы образуются от качественных, с небольшим запозданием от относительных, тогда как притяжательные долго не поддаются оформлению в новое (отвлеченное) качество. И ясно, почему: принадлежность к вещи сохраняет конкретность такого качества. Отвлеченность формы добрый делает форму добро максимально конкретной по значению. Добрым может быть не одно вещественное и не только добро. Добро как имущество упомянуто в «Поучении» Владимира Мономаха, подразумевается в текстах Кирилла Туровского, хорошо известно в XII в.